Пока тебя не было - Мэгги О'Фаррелл

Она не понимает. Мысль лежит у нее в голове тяжело, как мокрая ткань. Она совсем ничего не понимает. Она всегда была с этим осторожна, куда осторожнее многих. Она знает, что в некоторых областях жизни немножко неряшлива, слишком расслабленна, но только не с контрацепцией, отчасти из-за того, что понимает, какая бесполезная из нее получится мать. Что за матерью она будет, если даже не сможет почитать ребенку на ночь? Как, черт возьми, это получилось? И как она могла быть такой дурой, что не заметила? Она на мгновение пытается представить, что это существо держится за нее изнутри, как тот актер в немом кино, который висит над проезжей частью, ухватившись за стрелки часов, но у нее не получается. Она не может, не может, не может подбить баланс. Она не в силах представить, что скажет Гейб. Не умеет она так.

Тщательные попытки сложить оригами из людей позволили втиснуться в машину Майкла Фрэнсиса всем: Майкл Фрэнсис за рулем, Гретта рядом, Моника, Клэр и Ифа на заднем сиденье, по очереди сажают Виту на колени, а Хьюи в багажнике, валяется на сумках.

Первую часть поездки, когда они съезжали с парома и договаривались о выезде из доков, двигались через Корк, выбирались на шоссе, шедшее на север, Ифа сидела посередине, зажатая между Клэр и Моникой. Но на окраине города ей пришлось выйти из машины, и ее стошнило в щавель, потом еще раз, через две мили, когда они переехали горбатый мостик. После этого ее усадили у двери, под опущенное окно, чтобы ее обдувало ветерком. Хьюи жаловался, что дует, говорил, что ему щекочет волосы, но Гретта с переднего сиденья велела ему прекратить.

Только Моника заметила, как Клэр при этом повернула голову, как посмотрела на сына с непонятным выражением.

Потом все какое-то время сидели тихо.

Майкл Фрэнсис старается думать о деле: после Лимерика надо брать сразу на Голуэй, потом к побережью. Он чувствует, что жена сидит сзади, обнимая дочь. Он не думает о ней, не думает о том, что она отправилась с ним, отказалась от семинара ради совместной поездки в Ирландию, он не думает об этом и о том, что это может для них значить, совсем не думает. Еще он не думает об отце и о том, что тот женился на ирландской девушке из Слайго, а его брат сбежал с новобрачной на следующий день после венчания, и о том, что где-то в мире может жить еще один Риордан, их единокровная родня.

Ифа подставляет лицо под поток воздуха и, закрыв глаза, рисует в голове схему рассадки пассажиров в машине, сплошными линиями обозначая связи между теми, кто общается друг с другом, а пунктирными – кто нет. Во вторую категорию входят она и Моника, Моника и Гретта, Майкл Фрэнсис и Клэр, Хьюи и Вита (после недолгого спора из-за упаковки жевательных конфет). Еще она представляет, как отец ищет на улицах Дублина свою невесту и брата. Кого он больше хотел найти? Она пытается вжиться в эту сцену: отец расспрашивает в пансионах, в доках. Лицо, которое он ищет, так невыносимо знакомо. Фрэнки был на него похож? Она чувствует жар и клокотание гнева, его разбитое сердце. Что ощущаешь, когда тебя вот так предает родной брат, крадет девушку, которую ты любишь?

Мысли Моники бегут по другой колее: ей отвратительна эта машина, эта поездка, отвратительна вся эта семья; она сокрушается, что поехала, жалеет, что надела клетчатое платье, потому что в машине такая теснота, что оно будет совсем мятое, когда они наконец выйдут, если они вообще выйдут когда-нибудь.

Клэр временами поглядывает в затылок мужа, ловит движение его рук на руле, отражение той части лба, что отображается в зеркале заднего вида, смотрит, как натягивается обивка водительского кресла, когда он меняет положение. Она ощущает странную дихотомию долгого брака, когда человек может одновременно казаться и всепоглощающе знакомым, и занятно чужим. Ощущает горячую, плотную тяжесть Виты, маленькие круглые пяточки, упирающиеся в ее бедро. Она поворачивает голову, и Хьюи тут же поднимает взгляд, он настороже; он смотрит на нее в ожидании объяснения, знака, подсказки, как себя вести, как реагировать, чего ждать от мира. Она одаряет сына самой ободряющей улыбкой, и он удовлетворенно укладывается обратно на багаж.

А Гретта? Гретта думает о нечаянных открытиях, обо всех совпадениях мира: муж может вот так уйти, исчезнуть, ты его всюду ищешь, идешь в полицию, роешься в его вещах, а всего-то и надо, чтобы позвонил кто-то из родни, сказал, что кто-то кому-то рассказывал, что видел, как Роберт шел по дороге в монастырь – разве не странно?

Гретта улыбается себе под нос. Она им говорила, детям, которые думают, что такие умные, со своей полицией и обыском в доме, что все разрешится. И вот разрешилось. Накануне они стояли на тротуаре у дома Майкла Фрэнсиса, Моника кричала ей всякие гадости, Ифа орала, чтобы Моника заткнулась, Майкл Фрэнсис, как всегда, пытался сохранить мир, уверял, что они знают, где папа и надо на этом сосредоточиться. Гретта и Моника вернулись в дом, чудовищно, вдрызг разругавшись. А что потом? Уложили вещи для поездки в Ирландию.

Гретта снимает сумочку с коленей, ставит на пол, потом поднимает обратно. Она с самого начала знала, что все будет хорошо, что они его найдут. И вот все они сошли с ночного парома и направляются в Коннемару.

После Лимерика Ифа говорит:

– Останови, пожалуйста.

Майкл Фрэнсис прижимается к обочине, и она вылетает из машины.

– Тетю Иви все тошнит и тошнит, – с интересом замечает Хьюи из багажника.

– Не смотри, милый, это невежливо, – бормочет Клэр. – Отвернись.

– Тошнит, – говорит Моника.

– Ифа, Хьюи, а не Иви, – говорит Майкл Фрэнсис. – И-фа.

– Ифи, – послушно повторяет Хьюи.

Он подпирает щеки так, что глаза делаются не видны, потом оттягивает кожу вниз, так что расползаются веки. У Моники это вызывает странные ощущения.

– Удивительно, как в ней вообще что-то еще осталось, – говорит она.

– Может, она и желудок вытошнит, – подает голос Вита, которую все считали спящей.

Хьюи смеется, его это соображение очень радует.

– Может быть. И он вывалится на дорогу, и папе придется его подобрать и запихать обратно внутрь, и…

Гретта поднимает кнопку замка на своей двери и выходит на траву у обочины. Над головой закладывает дугу ласточка, крылья вспыхивают иссиня-черным, когда птица переворачивается в полете на спину. Гретта идет к дочери, которая так и стоит согнувшись, упирается руками в колени и хватает воздух ртом. Гретта собирает волосы, свисающие на лицо дочки, и придерживает их.

– Спасибо, – говорит Ифа, и ее снова рвет.

Гретта похлопывает ее по спине, которая оказывается липкой и холодной под тонкой тканью блузки. Ифа распрямляется, глаза закрыты; Гретта протягивает ей салфетку. Рассматривает свою младшую дочь; видит ее серовато-бледные щеки; видит, как дрожат пальцы. Протягивает ей еще одну салфетку.

– Ты мне ничего не хочешь сказать, Ифа?

Глаза Ифы распахиваются; мать и дочь смотрят друг на друга. Гретта ощущает, всего на мгновение, что рядом возникают те дети, те люди, которые так и не вдохнули ни разу, пятеро их было, ее не-совсем-детей. Они тянутся между ней и Ифой, тянутся сейчас и будут тянуться всегда, как ряд бумажных кукол. Ласточка снова ныряет рядом с ними, горлышко у нее красное, как предупреждение.