Покидая мир - Дуглас Кеннеди

— У меня началось — воды отошли.

Хотя Тео лег всего пару часов назад, после ночного марафона с Фрицем Лангом, он мгновенно вскочил и за шестьдесят секунд натянул одежду. Потом схватил мой махровый халат и сумку, которую он (верный своей сверхпедантичности) собрал для меня еще неделю назад. Мы доехали до Женской больницы Бригхэма меньше чем за полчаса. В течение часа меня зарегистрировали, осмотрели, уложили и сделали эпидуральную блокаду.[78]Еще через четыре часа в этот мир явилась Эмили.

Странно слышать, как тебе велят тужиться, когда нижняя половина тела онемела и ничего не чувствует. Странно смотреть, приподняв голову, в зеркало, продуманно расположенное напротив приподнятых простыней, закрывающих ноги, и видеть, как из тебя медленно выдавливается это маленькое, измазанное кровью нечто. Но самое странное из всех ощущений испытываешь через мгновение после того, как твое тело освободилось от ребенка — твоего ребенка, — и тебе впервые протягивают и дают подержать это крошечное сморщенное существо… и ты чувствуешь смесь мгновенно вспыхнувшей любви и страха. Любовь захлестывает — потому что, говоря попросту, это твое дитя. Но страх тоже огромен, необъятен. Страх, что растеряешься, не справишься. Страх, что не сумеешь сделать ее счастливой. Страх, что подведешь ее. Страх, что просто-напросто сделаешь что-нибудь неправильно.

Но потом ребенок начинает плакать, и ты прижимаешь его к себе. Тебя охватывают радость и дикая усталость, ведь ты только что родила ребенка и перешла в новую для себя категорию матерей — и тут возникает следующая мысль: Я буду стараться, я все-все для тебя сделаю.

К счастью, Тео не снимал роды на видео, как грозился. Когда я прижала к себе Эмили (имя мы выбрали задолго до ее рождения), он тихонько подошел, погладил ее по головке, пожал мне руку и шепнул своей новорожденной дочери:

— Добро пожаловать в жизнь.

После этого он еще раз сообщил мне, что очень меня любит. А я сказала ему, как сильно я люблю его.

Много позже я вспомнила эту сцену и только тогда поняла, что это был последний раз, когда мы говорили друг другу о любви.

Моментальные снимки первых восемнадцати месяцев жизни Эмили.

Мы привозим ее домой из больницы, и я всю первую ночь стою у ее колыбели от страха, что с ней что-нибудь может случиться.

Беззубые десны дочурки смыкаются на моем соске, и я обнаруживаю, что они сделаны из арматурной стали.

Дочь впервые открывает для себя прелесть мороженого. Когда я предложила восьминедельной Эмили ванильного на кончике чайной ложки, ее реакцией — после изумления, оттого что оно холодное, — была совершенно явственная улыбка.

Приступы колик, из-за которых Эмили не спала по ночам добрых две недели и довела меня до состояния полного отчаяния: все эти четырнадцать ночей я с полуночи до рассвета моталась по квартире с дочерью на руках, безуспешно пытаясь успокоить и убаюкать ее.

Я выхожу на работу после двенадцати недель родового отпуска и впервые вынуждена отдать Эмили в ясли. Я жду, что она горько расплачется в чужих руках… но дочь отнеслась к этому с олимпийским спокойствием.

Для Эмили куплен классический набор деревянных кубиков с буквами на них.

— Ну-ка, ты сможешь сложить слово? — спрашиваю я, а она хохочет и кидает кубик через всю комнату.

Эмили впервые ползет по полу в гостиной туда, где я проверяю студенческие работы. Она поднимает с пола книжку, держит ее вверх ногами и произносит свое первое слово: Мама.

Эмили берет ручку, выводит каракули на чистом листе и произносит второе слово: Слово.

Эмили больна, у нее тяжелый грипп, температура подскакивает до ста шести градусов.[79]Педиатр звонит к нам домой среди ночи, узнать, как дела, и предупреждает, что, если жар не спадет в течение суток, девочку необходимо будет госпитализировать. Моя дочь мечется в жару, прерывисто дышит и еще не может внятно рассказать, как ей худо.

Температура наконец снижается, но Эмили требуется больше недели, чтобы набраться сил и стать такой, как прежде, а на мне усталость сказывается — я клюю носом на заседании кафедры.

Тео — в один из немногих его вечеров дома — уделяет дочери время. Он ставит для нее диск с оригиналом мультфильма «Белоснежка и семь гномов» тысяча девятьсот тридцать седьмого года и читает ей пятиминутную лекцию о «контекстуальном значении» (да-да, он употребляет именно эти слова) фильма в истории мультипликации.

Первое полное предложение, произнесенное Эмили через несколько недель: Папы тут нет.

Потому что папа вообще почти не бывает тут.

Это и было основной темой нашего существования в первые полтора года жизни Эмили: отлучки ее отца, все более частые и долгие. Трещина между нами расширялась постепенно, но неуклонно. В первую неделю пребывания Эмили дома — как и положено новорожденной, она поначалу изводила нас, не давая выспаться, — Тео взял привычку убегать к себе в квартиру, объясняя это тем, что у него нет выбора, так как пришла пора поторопиться с написанием книги.

— Работать над рукописью можно и здесь, — возразила я. — Мы же специально выделили тебе уютный маленький кабинет.

— Но у меня там остались все справочные материалы.

— Все твои материалы можно найти в Интернете. Кстати, мы же установили беспроводную связь, так что…

— Здесь энергетика не та, что необходима мне для работы. А бессонные ночи меня вообще выбивают из колеи.

— Эмили сейчас спит хорошо, «гуляет» она всего каких-то полчаса. И она такая чудесная.

— Мне необходимы восемь часов сна.

— А мне нет?

— Ну почему, и тебе, конечно, тоже. Но ты сейчас не ходишь на работу, а я хожу. И если я не высплюсь…

Почему я уступила в этом споре? Возможно, потому, что Тео действительно ежедневно ходил на работу, а я пока еще сидела дома — была в отпуске по уходу за ребенком. Так что мне, в отличие от него, и впрямь не так важно было сохранять ясность мыслей. И хотя я не раз повторяла, что хотела бы чаще видеть его с нами и что надо бы нам побольше времени проводить вместе, однако на своем не настаивала. У ж слишком сильно я выматывалась, чтобы еще вести дискуссии с Тео. Тем более, я ясно увидела: только сейчас — с весьма реальным появлением на свет нашей совершенно реальной дочери — на Тео обрушилось понимание того, что по-настоящему означает быть родителем. И это понимание застигло его врасплох. Все его благоглупости во время моей беременности, рассуждения о том, как он хочет стать папочкой, сейчас были забыты, отступили перед самим фактом, что вездесущая Эмили вторглась в нашу жизнь, в корне ее изменив. Бывает же, что мы громогласно заявляем, что хотим чего-то, хотя сами в глубине души в этом сомневаемся. Не было ли это как раз таким случаем? Однако я и сама, каюсь, точно так же вела себя в ожидании ребенка, поэтому не считала себя вправе обрушивать гневные обвинения на Тео — по крайней мере, в тот момент. К тому же я надеялась, что эти его побеги из дома — лишь временное явление.