Возвращение - Готлиб Майрон

дитя кутается в кокон одеяла, не изолируясь от внешнего мира, а защищая свой собственный от вторжения неведомых враждебных сил.

УЛИЧНЫЕ ИГРОКИ

Обычно мы гуляли с мамой по аллее, отделяющую величественную набережную от улицы, заполненной шумными пронырливыми автомобилями и неуклюжим городским транспортом. Громадные каштановые дубы, чинары и клены с густо развешанными на них темными и томными широколапыми листьями, предохраняли нас от шума улицы и палящего солнца, оставляя только шелест гальки и сухих листьев под ногами неторопливых пешеходов, случайные слова или обрывки предложений. Связь с внешним миром ограничивалась извилистой щелкой лазурного неба над головой и эспланадой, выдыхающей жар из-под ног.

Этот путь мы одолевали в околополуденный зной. Лишь только солнце, сникнув, жаловало пощаду, тропа перемещалась ближе к береговой полосе, где сталкивались лбами флегматичная суша и вечно недовольное, неустанно ворчащее море. Лицо набережной приобретало двуцветие дребезжащей зеленой кроны, исторгающей аромат леса, а с противоположной стороны Каспий открывал свои просторы, безгранично искрящиеся солнцем глади темной голубизны до горизонта и невидимые (но впечатляющие воображение) далеко за его пределами. Между ними светло-голубая, расцветающая в бирюзу прибрежная полоса, на шершаво отзубренном теле гальки, где море лениво, почти нехотя, стегает волнами прибрежные камни.

Эти камни имели для меня особую мистическую значимость. По некоторой необходимости самым крупным представителям этих древних земных поселян – насчитывалось их чуть больше дюжины на береговой полосе – я присвоил имена.

Уродливый был прозван Малюта Скуратов не столько за внешность, сколько по причине моей ненависти.

Двуликий Янус имел праздничную светлую полированную кожицу на решке и темную мрачно заросшую хламидомонадой на орлиной стороне.

Скорпион так же не походил на мерзкого ползучего тезку, как ковшик на ночном небе не походил на медведицу. Хвостовая полукруглая трещина, готовящаяся вот-вот раздробить камень на два безымянных осколка, давала мне основания для присвоения подобного прозвища.

Рябой, переболевший первобытной оспой, возможно, семь-восемь миллионов лет до нашей с ним встречи, имел особую научно-техническую ценность. Вода терпеливо и целенаправленно залечила все его рытвины за исключением восьми. Последнюю девятую, самую маленькую, я не считал. Она готова была исчезнуть со дня на день. В пересчете на жизнь камней «вот-вот» или «со-дня-на-день» могло означать пятнадцать миллионов лет, в этом и заключалась магическая сила моей привязанности к камням.

Когда впервые я услышал «вода камни точит» то предположил, что смысл выражения ограничен переносным значением и был приятно поражен, узнав, что в дополнение, фраза содержит еще и прямое. Сомневающийся и недоверчивый от природы в сочетании с изобретательской ненасытностью – я должен был немедленно убедиться в отсутствии подвоха в этом эпохальном изречении. И если только оно окажется правдой, то открывались поразительные возможности, описание которых оставлю на будущее.

Имена камней не были причудой. Они необходимы не только, чтобы отождествлять моих застывших друзей, но и запоминать каждую незначительную ложбинку, выступ, трещинку и отразить особенность формы в историях, сочиненных по этому случаю. Истории, в свою очередь, необходимы были, чтобы выяснить, как каждая черта внешности, запечатленная на поверхности камня, изменилась (была точена водой) с момента моего последнего визита.

Отчетливо помню, как Малюта Скуратов был изуродован двадцатью одним шрамом, отмеченным в летописи камня двадцатью одной трещиной. Каждая имела своего исторического героя, нанесшего душегубу мучительную отметину, начиная с Челяднина и заканчивая Князем Серебряным.

«Камни» были изобретенным мной продолжением игры «Хождения в Знакомство», ранее придуманной мамой и которую я уже упоминал.

Новая игра, думается, началась в десятилетнем возрасте и три года была тщательно от всех скрываема. Все это время секрет трепетал во мне, норовя высвободиться и пробраться к маме, но я успешно сопротивлялся, что было предметом моей непрестанной гордости. Должен сознаться, усилий это требовало неимоверных.

В тринадцать я решил открыться. К этому времени сами камни перестали занимать мое воображение. Одновременно появились сомнения: а была ли тайна в действительности невидима для мамы? Еще до начала игры она рассказывала мне, что для американских индейцев не существует мертвой природы. Деревья, реки, вигвамы – все это не предметы, а живые существа. Поверить в это не составило труда. Во-первых, как можно не поверить в такую чудесную идею, а во-вторых, это исходило от мамы. Более надежного источника знаний в природе не существует.

Но одно дело поверить, другое – понять. С деревьями, реками и другими растущими или движущимися предметами было относительно просто. Решительную роль в этом сыграли иллюстрированные «Сказки Народов Мира», перешедшие ко мне по наследству от Илая. Глаза деревьев проглядывают сквозь волосы листвы. Водяная рябь обращается в чешуйчатую кожу змеи, извивающуюся между острыми валунами. Вигвам, поворачивающийся ко мне передом, к сельве задом, балансирующий на бизоньих ножках – тут даже воображения особого не требуется. Все это замечательно описано и давно стало классикой. С камнями посложнее. Я не нашел в памяти ни одного случая, когда бы они двигались, разговаривали, дышали или проявляли иные признаки жизни. Оживить их было не под силу даже моему всемогущему воображению. Пусть так. Если я не могу оживить их, то могу хотя бы в них увидеть отражение жизни.

Подумав, я оставил раскрытие секрета для особого случая, который когда-нибудь представится. Им стала эта книга.

Взрослые могут использовать свои убеждения и веру селективно, например, когда им это либо удобно, либо особенно не осложняет жизнь. У ребенка такого выбора нет. Став на путь оживления природы, я вынужден был беспокоиться о земле, которую топтал ногами, сочувствовать яблоку, которое пережевывал в кашицу, а перед тем, как выбросить кочерыжку в мусорное ведро, вежливо у него спрашивал: «Хочешь яблочко?». Не буду утверждать, что я сразу нашел баланс с ожившей природой. Помогла мама, объяснив, что природа не потерпит мою жестокость. Морковка защитится от меня плесенью, молоко свернется кучевыми клубками и начнет неприятно пахнуть. Если же они выглядят аппетитно, пахнут свежестью и приятны на вкус, значит, ждут меня, в этом их и мое предназначение. Я должен помочь им, если у меня есть такая возможность.

В тот душный день мама и Роза выбрали не привычные тропы для прогулки в окружении зеленой свежести или вдоль береговой полосы, где меня ожидала каменная летопись, а редкую – по уличной фаланге бульвара. Необычность не пробудила мою подозрительность в тот момент и не подтолкнула к изучению причин отступления от установленного порядка.

Но сначала несколько слов о Розе. Она была дальней родственницей папы и на семь лет старше меня. Мама и Илай искренне любили ее. В тринадцать лет мои чувства к Розе