Возвращение - Готлиб Майрон

Считать я мог хорошо. В десять лет благодаря книгам Гарднера и усилиям Илая я уже знаком с комбинаторикой и теорией вероятности, откуда следовало, что из десяти угадываний три раза должны были быть успешными, но только что был установлен факт, что я не имел ни малейшего шанса угадать. Это могло означать только одно:

– Ни один из наперстков не прикрывает под собой шарик. Все три пустые, – делаю я предположение, не веря самому себе. Кажется, я произнес его еще до того, как догадался до него.

– Верно. Как это может быть? Ты же видел, что игрок накрывает шарик наперстком, – допытывается Роза.

– Значит, в какой-то момент мошенник меняет наперсток с шариком на пустой. Думаю, у него четыре наперстка, один из которых он прячет в ладони или рукаве и, в зависимости от ситуации, это либо пустой, либо с шариком.

– Замечательно, – довольная (не ясно – мной или собой) восклицает Роза.

– Не понимаю только, почему при таком раскладе ему надо проигрывать, – вслух задумываюсь я.

– По двум причинам, – вмешивается мама. – Чтобы не пропадал азарт. Если никто не будет угадывать, то пропадет интерес к игре и появится подозрение – что-то тут не чисто. Но главное, другое – чтобы у мошенника не скапливались деньги. Если какой-нибудь скептик перевернет все чашечки и выяснится, что шарика нигде нет, то толпа отберет у него деньги за мошенничество. Но проигрывает он только своим сообщникам. Если бы ты следил не за чашечками, а за людьми, легко бы их вычислил, – заключает мама.

Так я сделал самое важное открытие жизни. Следить надо не за шариками, а за людьми.

***

Несколько лет спустя в зените юности я сделал более важное открытие – никакое открытие в тот день я не делал. Мама сделала его за меня. Она выбрала прогулку по душной, сочно и жирно пропитанной выхлопными газами уличной стороне бульвара. Беспричинно остановилась в беседе с Розой. Развернула меня лицом к уличным игрокам. Предложила подарить десять рублей – по нашему тогдашнему финансовому положению – целое состояние.

…ничего в моей жизни не происходило само по себе, по моей воле или выбору. Если я что-то увидел, то только потому, что она подвела меня и ткнула пальцем. Я был не первооткрывателем, а свидетелем того, как она открывала для и за меня мир. Если же годы спустя, когда мамы даже не было поблизости, я что-то понимал или в чем-то преуспевал сам без ее видимой помощи, то происходило это только потому, что задолго до того она уже знала место и время предстоящего события и годами готовила меня к тому, чтобы в нужные момент и месте я был вооружен необходимыми знаниями и умениями.

Я пришел на экзамен жизни не просто со шпаргалками и подсказками, а с готовыми ответами. И это было так несправедливо по отношению ко всем другим, кого никто не удосужился подвести за руку и ткнуть пальцем.

Мне десять, и я счастливый обладатель полной и абсолютной свободы во всех измерениях, какой только может обладать Пьеро, свободно подвешенный на толстых прозрачных лесках.

Когда я был ближе к истине? Когда детство наивно верило, что имеет безграничную свободу, или когда всезнающая юность осознала, что лишена ее толики.

РАССТАВАНИЕ

Спеша или не торопясь, расходясь и опять пересекаясь, обсуждая поэтов или готовясь к контрольным и конкурсам, мы с Алёной протаптывали нашу тропинку из детства в юность.

Есть люди, для которых отрочество приходит естественно, само по себе как неизбежный результат полных оборотов, накрученных стрелками часов, незаметно и неотвратимо. Нас с Алёной подобная динамика времени и взросления пренебрежительно игнорировала. Гамзатовское «время, взяв меня за руку, в юность ввело» не подтверждалось ни единым историческим фактом.

Бывало, тропинка терялась, и мы плутали в поисках оборвавшихся следов, чтобы вернувшись назад, терпеливо восстанавливать утерянное. Терпение не было отличительным качеством Алёны во всем за исключением одного: поддерживать наши отношения. Она пыталась контролировать все, но без сопротивления уступала, как только появлялась опасность повредить дружбе.

Алёна тянулась ко мне более, чем я к ней. Это подыгрывало моему самолюбию, но и только. Я никогда не пользовался этим для своей выгоды. Напротив, какой-то осторожный голос изнутри нашептывал показывать ей как раз противоположное: что мы тянемся друг к другу в равной степени, а иной раз мне даже удавалось убедить ее в том, что испытываю к ней подлинную и искреннюю привязанность, боюсь, большую, чем это было в действительности.

Когда я упоминаю протаптывание тропинки, я почти уверен, что это наблюдение более позднего периода, сознание тринадцатилетнего подростка достаточно хорошо предохранено от глупостей подобного рода. Но не было защищено от готовности к рождению юности, когда тропинка упиралась в препятствие, преодоление которого неподвластно детским усилиям.

Входная дверь в нашей квартире обычно не запиралась на замок в дневное время. Алёна всегда входила без стука и предупреждения и уже давно воспитала во мне готовность к ее вторжению в любой удобный или не очень момент.

В то воскресное утро она возникла неожиданней обычного. К этому времени я успел умыться и застелить кровать. Она поравнялась со мной, на мгновение остановилась, вскользь касаясь бедром.

– Не волнуйся, я не к тебе, но ты у меня на пути – отодвинься, – потребовала она.

Это была беспардонная ложь и я даже не подумал подвинуться. У нее было более чем достаточно места пройти мимо, не задевая меня. Я уже почти приготовил достойный ответ – все же она была гостьей и, кроме того, девочкой. Моя реакция должна быть решительной, но соразмерной. Она не дала мне возможность открыть рот и в изящном движении волнообразно изогнулась, зачав от ступней к коленям и выше к бедрам, и когда волна достигла талии, подцепила своим бедром мое и, не дав мне шанса изумиться ее совершенно недопустимому поведению, громко засмеялась и понеслась в мамину спальню. Я разглядел на ней под юбкой длинные вязанные шерстяные с длинным начесом штаны. На мой взгляд, совершеннейшее уродство.

Мама вставала рано и сразу же убирала спальню. Я не волновался, что Алёна застигнет ее врасплох, было все же крайне любопытно, что происходит. Однако достоинство не позволяло прислушиваться или присматриваться.

Через несколько минут Алёна выскочила из спальни расстроенная и даже, показалось, обиженная.

– Ей не понравилось. Она сказала «нормально, смотрится неплохо», но я знаю, ей не понравилось. Я не буду это надевать.

– А я тебе и не предлагаю, – пытаясь придать значимость