Красные шипы (ЛП) - Рина Кент

помощь людям в достижении справедливости ни к чему не приведет?

- Зависит от твоего определения справедливости.

- Их больше одного?

- Конечно. О чем ты думаешь, когда на ум приходит слово ”справедливость"?

- Что люди должны заплатить за то, что они сделали.

- Это просто упрощение.

Я ударила его по плечу.

- И каков твой не упрощенный взгляд?

- Правосудие - это система, созданная для того, чтобы власть имущие могли безнаказанно совершать свои проступки под покровом праведности. Они узаконили свои варварские обычаи и приняли законы, чтобы защитить себя от наивных дураков, которые все еще думают, что добро всегда победит. Как и во всех системах, правосудие ежедневно искажается, так что истина искажается, а невиновных ошибочно обвиняют только по той причине, что они являются удобным козлом отпущения для людей, которые отдают приказы.

- Вау. Это такой циничный взгляд на мир.

Он приподнимает бровь, на его губах появляется легкая улыбка.

- Ты, как никто другой, должна это понимать, поскольку ты ко всему относишься с сарказмом.

- Сарказм не делает меня циником.

- С твоим мрачным чувством юмора, это так и есть.

- У меня нет мрачного чувства юмора.

Он поднимает руку и показывает ее мне.

- Видишь это?

Я хмурюсь.

- Что?

- Чернота, покрывающая мои руки, когда я случайно касаюсь твоего юмора.

- Не смешно. - Я борюсь с улыбкой, пробегая пальцами по его татуировке. - Что это значит?

- Мой разум - моя единственная клетка.

- Это прекрасно, особенно в сочетании с японским. Кто-нибудь перевел их для тебя ?

- Нет.

- Так ты сам перевел это? Это впечатляет. Обычно люди вытатуируют на себе всякие неправильные вещи. Я могу говорить за японский, но я слышала, что это случается и с арабским.

Он приподнимает бровь.

- Я правильно говорю по-японски?

- Совершенно верно. Когда ты их набил?

- Когда мне было восемнадцать.

- Хотела бы я быть достаточно храброй, чтобы тоже что-то набить.

- Мы пойдем вместе и сделаем одинаковые татуировки.

По какой-то причине эта идея не кажется мне такой уж безумной. Я прижимаюсь к нему, и по моей спине пробегает холодок. Он такой теплый, и я имею в виду не только физически.

В нем есть что-то такое, что я постепенно узнаю. У него черно-белый взгляд на мир, но он ведет себя так, как будто он серый. В каком-то смысле он имитирует чувства, которых у него нет, и я нахожу это совершенно очаровательным. Является ли это защитой или механизмом преодоления? Или, может быть, он действительно антисоциальный.

В любом случае, все, чего я хочу, - это узнать о нем побольше, потому что, по-видимому, его образ все это время вводил меня в заблуждение. Когда я снова вздрагиваю, он тянется за своей курткой и набрасывает ее на мою наготу.

- Хотя жаль прятать свои сиськи.

- Ты сексуальный наркоман? - Я шучу.

- Может быть. Кто знает? - Он приподнимает плечо, как будто это обычное явление. - А теперь вернемся к твоему любимому правосудию. Ты все еще веришь в это?

- Ага. Я верю в концепцию, что посеешь, то пожнёшь.

- Разве это не карма?

- Еще одна форма проявления справедливости.

- Почему?

- Почему что?

- Почему ты веришь в справедливость?

Я облизываю губы и чувствую, как мои стены медленно рушатся. Может быть, это из-за того, что наш разговор такой легкий, или из-за того, что я ценю, что он обнимает меня вместо того, чтобы отстраняться от меня слишком далеко.

Во всяком случае, слова покидают меня легче, чем я когда-либо думал.

- Когда я была в детском саду, там была куча белых девочек, которые издевались надо мной. Одна из них сказала, что я желтая, как банан, и часто обзывала меня. Она сказала мне, что ее мама сказала, что ее отец не может найти работу из-за таких желтых людей, как я, которые постоянно приезжают сюда. Из-за постоянных уколов и издевательств я больше не хотела ходить в детский сад, хотя и любила своих воспитателей в детском саду. Я спряталась в своем шкафу и отказалась выходить. Но однажды мама схватила меня за локоть и вытащила оттуда.

- Ты сделала что-то не так, Нао-тян? - спросила она меня, и когда я покачала головой, она сказала:

- Тогда почему ты прячешься, как будто ты это сделала?

Поэтому я объяснила ситуацию большими некрасивыми слезами. Я чувствовала себя такой обиженной, такой жертвой, и это приводило меня в отчаяние. Я думал, что мама разделит мои чувства, но выражение ее лица оставалось суровым, когда она сказала мне:

- Не бойся людей, которые судят тебя из-за цвета твоей кожи или того, откуда ты родом. Посмотри им в глаза и покажи действием, что ты здесь, чтобы остаться. И я это сделала. Я вернулась в детский сад и не поклонилась. Когда они стали порочными, я стала такой же порочной. Вскоре после этого эта девушка и ее друзья потеряли ко мне интерес и перестали меня беспокоить.

Себастьян некоторое время молчит, прежде чем спросить:

- Так вот почему ты веришь в справедливость?

- Это одна из причин. Другая часть заключается в том, что мне нужно, чтобы это было по-настоящему.

- Зачем?

- Затем, чтобы те люди, которые причиняют боль людям слабее их, заплатили. - Мой голос срывается в конце, и это не ускользает от его внимания.

Он смотрит на меня сверху вниз, и я опускаю взгляд, сглатывая.

- Мне было девять, и он был маминым парнем.

Я чувствую, как он напрягается, как его мышцы становятся твердыми, как гранит. Когда он говорит, его голос напряженный и замкнутый:

- Что он сделал?

- Он вошел в мою комнату, когда мама вышла, чтобы сделать какую-то ночную работу. Обычно она не оставляла меня с ним наедине, и раньше он ко мне не приставал. Но я каким-то образом знала, потому что чувствовала себя неуютно рядом с ним. Это было так, как будто он выжидал подходящего момента. За ту ночь. Я помню…просыпаюсь в испуге, как будто мне приснился кошмар, но я не могла его вспомнить. Я вспоминаю, как мое затуманенное зрение медленно привыкало к темноте, к солнечным узорам на моих занавесках, их изгибам и тому, как они казались безголовыми монстрами в темноте. Я никогда не забуду это зрелище, даже двенадцать