В двух шагах от рая - Михаил Евстафьев

– Так все делают.

– Это я сейчас понимаю, но тогда… И родители пожилые. Я поздний ребенок у них. Как они справятся? Мать сразу сказала, что против. Отец, как обычно, промолчал. Значит: делай как знаешь, не маленькая. После замужества он считал, что воспитание окончено. А как-то вечером, мать в гости к подруге ушла, опрокинул отец пару стопок, зашел ко мне в комнату, Аленка уже спала, и говорит: «Завтра, пойдем в райисполком оформлять опекунство. Будь готова. С матерью я переговорил». Я, помню, оцепенела от неожиданности! И радостно было услышать это, и страшно. Раз отец сказал, я знала, он не отступит никогда. Он у меня упрямый, батя мой. До замужества столько натерпелась! Воспитывал! Стоило вечером из гостей задержаться на полчаса, ремнем порол. До сих пор не понимаю, что случилось с ним. Мать действительно уговорил. Не знаю, как это у него получилось, но уговорил. Я по дурости решила, что вопрос решится в считанные дни, собирала чемоданы. Наивная была, не представляла, сколько волокиты впереди…

– Ну, а дальше?

– Дальше? Райисполком опекунство не утвердил… Ни в первый раз, ни во второй. Вы – мать, вы и воспитывайте, сказали на комиссии. А то знаем вас, сказали! Особенно там одна старая дева все выступала! Найдете, сказала, кого-нибудь, и про ребенка позабудете.

– А ты?

– Вначале держалась, надеялась на что-то. Мать твердила: пора успокоиться, ничего у тебя не получится, что тебя, говорила, тянет в эту заграницу, вон сколько молодых парней!

…снова замолчали… нет, какой-то шум, пошла к больному,

действительно, кто-то стонал…

– Так как же ты все-таки?

– Прошел год, подожди, да, почти год прошел. И вот однажды после работы забирала Аленку из сада, и увидела на улице председателя райисполкома. Чудно как-то было глядеть на него: в руках авоська с хлебом, кефиром. Помню, так поразило это: большой человек, персональная машина, кабинет, вопросы решает масштабные, и вдруг в магазин за кефиром ходит. А сама думаю: что если поговорить с ним по-человечески, с глазу на глаз? Объяснить все, как есть? Вдруг поможет? Неделю ходила с этой идеей, обдумывала, что говорить буду. И решилась. Записалась на прием. Ему было лет пятьдесят. Интересный, надо сказать, мужчина, добрый с виду, немного только толстоват. Жена его, я даже позавидовала ей, наверняка, как за каменной стеной себя чувствует. Раз десять репетировала, что скажу. У зеркала репетировала, поверишь? Что-то подсказывало, что надо сказать прямо и коротко. Он внимательно слушал, кивал. У него в глазах, у него такой взгляд был…

– Какой?

– Не то, что ты подумала… Взгляд настоящего мужика, порядочного, не кобеля. Знаешь, какой-то и оценивающий с одной стороны, но не похабный, и жалеющий, с другой, сочувствующий взгляд, я бы сказала даже отцовский. Выслушал меня внимательно, набрал номер телефона и говорит: «Принесите мне, пожалуйста, личное дело Макеевой». И через минут пять, пока я досказывала свою историю, вошел мужчина с папкой. Валентин Павлович, так его звали, раскрыл папку, пробежался взглядом по документам и сказал: «Вот, смотрите, я подписываю. И члены комиссии тоже подпишут. Удачи вам…»

– Ничего себе!

– За пятнадцать минут вопрос решился. Целый год билась, а тут раз, и оформили опекунство. Хотела сразу побежать в военкомат, но подумала, что сперва надо обнять, поцеловать Валентина Павловича, сказать ему какой он хороший, добрый. А он протянул руку и сухо так немного сказал: «До свидания». Но затем заметил мое разочарование, и радость, и слезы, и улыбнулся. Родителям ничего не говорила, сглазить боялась. Мать обрадовалась и сразу потом скисла. Видимо, свыклась с тем, что я никуда не уеду. Плакала, вплоть до отъезда плакала. Как тут заснуть?! Вставала, открывала форточку, курила, подходила к кровати Аленки, укрывала ее, хотя она девчонка спокойная у меня, обычно не ворочается во сне. Мне казалось, что я предала ее. Так жалко стало. Курила одну за другой в форточку и плакала. Даже, честно сказать, подумывала бросить всю эту затею. А как пошла на работу, ветер дул пронизывающий, стояла на остановке, мерзла, ждала автобус, автобус, как всегда опаздывал, стояла и смотрела на усталых женщин, и решила: если сейчас не вырвусь, никогда уже не соберусь.

– Да-а-а.

– Так вот, слушай дальше. В военкомате оказалось не все так просто. Начальник отделения был майор один. Мерзкий тип, перхоть у него на плечах и спине, он рукой ее стряхивал. Сейчас вспоминаю, прямо тошнит. Именно майор занимался оформлением служащих. И этот гад сразу дал понять, что я ему понравилась. Говорит: «Вы знаете, сколько у меня лежит заявлений!» Тихо так, а сам, сволочь, глазами облапал всю. Если, говорит, вы оставите заявление, оно может пролежать и полгода и год, а может и дольше. У нас, говорит, столько желающих, что оформление займет месяцы. Я рассердилась, и говорю ему: «Вы в прошлый раз сказали, что главное – опекунство оформить!» Он стряхнул перхоть с погон, направился ко мне. Видите ли, говорит, в прошлый раз я не хотел обсуждать с вами все подробности, тогда еще не решен был вопрос с опекунством. Я на стуле сидела, а он подошел вплотную почти, рукой своей погладил меня по голове. В другой ситуации я бы не растерялась.

– Мразь!

– Врезала б пощечину! Но ведь от него все зависело. Захочет, заявление похоронит. Все пойдет насмарку! Не забуду эту морду! Говорит: «Вы заявление оставьте, а сами подумайте, и приходите через недельку, мы поговорим». Так откровенно меня никогда не покупали. Я уже встала уходить, чувствую рука его по спине скользит. Вечером звоню подруге, посоветоваться. Она рассмеялась, говорит: «Что ты дура, что ли, что тут такого? Переспишь с майором, зато будешь уверена, что через месяц документы оформят! А там кто узнает?» Честно говоря, я тогда и на Валентина Павловича подумала, грешным делом, что, будь другая ситуация, он бы так же, наверное, повел себя.

– Все они, мужики, одинаковые! Ничего, все позади. Ты уж прости меня.

– За что?

– Ну, что так резко тогда сказала. Что от начальства никуда не денешься, что на подводной лодке, мол.

– Да ну что ты! Ты ведь права, в принципе.

– Эх, все бабы, что бы ни говорили, приезжают сюда в надежде найти свое счастье…

…счастье… что такое счастье на войне?.. это то, что осталось дома,

та жизнь, которая не с нами, вымышленная, это время в конце

войны, когда кажется, что впереди будет только любовь, это надежда,

которая живет в каждом из нас, это когда тебя не заносят в списки

убитых, когда после боевых рота приезжает без потерь…

Он остановился у столика медсестры, как если бы собрался что-то спросить, однако сообразил, что медсестры нет, и, к тому же, вдруг понял, что забыл, что вылетела из головы нужда, изначально приведшая его сюда.