В двух шагах от рая - Михаил Евстафьев

– Как сыр в масле катаются, – пробурчал безногий офицер. – Напьются. Сердце прихватит, его в госпиталь сразу кладут на восстановление.

Госпиталь Сорокину понравился. Устроились основательно, подумал он, как будто собираемся находиться в Кабуле вечно. И правильно. Э-х, нам бы такие условия в восьмидесятом! Тогда об этом и не мечтали. Тогда…

…Днем внутри наспех развернутого палаточного дивизионного госпиталя можно было сдохнуть от духоты, хуже чем в парилке, поэтому сразу после восхода, пока солнце не раскочегарилось, раненых, человек пятнадцать, выносили на носилках на улицу проветриться, и хромой солдат-узбек на костылях перемещался от одного человека к другому, давая поочередно затянуться одной на всех сигаретой, а тем, кто не мог взять сам, узбек вкладывал сигарету в рот, ждал, пока солдат как следует вдохнет дым, вынимал; у некоторых сигарета без фильтра прилипала к сухим губам, приходилось ее отдирать, отчего нижняя губа оттягивалась…

– …Вы никогда не задумывались, какая у нас огромная власть в Афганистане? Нет? Мы здесь полубоги. Хотим – казним, хотим – милуем. Дома никогда человеческая жизнь у нас не ценилась, а в Афганистане тем более никто не считается. Подумаешь, какие-то там афганцы, миллионом больше, миллионом меньше… – рассуждал советник пока они с генералом шли к скамейке. Советник с загипсованной ногой был одет в синюю госпитальную пижаму, передвигался на костылях. – Хотите, я вам скажу прямо? Путного в Афганистане никогда ничего не выйдет! У себя дома не сумели за семьдесят лет построить ничего путного. А в Афганистане и подавно не сможем ничего изменить к лучшему! Здесь – прорва, черная дыра… Мы уйдем, а она останется навечно.

…это уж точно…

– Зачем же так категорично, Виктор Константинович? – встрепенулся Сорокин, будто стал соучастником страшного заговора, будто испугался, что кто-то может подслушать. Повел головой. Но никого, кроме одиноко сидящего в каком-то трансе офицера с забинтованной шеей поблизости не было. Явно контуженый. Однако, для перестраховки генерал сказал: – Давайте не будем так громко.

Порассуждать на тему «будущее Афганистана» Сорокину было интересно, тем более со знающим человеком. Говорить же на темы, касающиеся Советского Союза, тем более в таком резком ключе, генерал опасался. Непростительно такое поведение для политработника.

– Вы, извиняюсь, сколько в Кабуле, Алексей Глебович?

Сорокин почувствовал, что от советника попахивает коньяком. Значит, и от меня будет пахнуть. Зря я согласился с ним выпить. Он-то уже полбутылки одолел в одиночку. Эстет! Все, как положено: лимончик нарезал, шоколадку наломал в фольге, развернул, разложил.

– В этот приезд – несколько недель, но вы не забывайте, – обиделся немного генерал, – я входил сюда в семьдесят девятом, и почти полтора года… Я, кстати, неплохо знаком с традициями и обычаями афганского народа…

– Алексей Глебович, – перебил советник, – дорогой вы мой. Я не хотел ни в коем случае вас обидеть. Но военные никогда не понимали Афганистан. Вы живете за колючей проволокой, смотрите советское телевидение, читаете советские газеты. Армия давно забыла про афганцев. Армия думает, как ей самой уцелеть. Разве не так?

– Нет, конечно! Армия пришла сюда, чтобы помогать афганцам строить новую жизнь, защищать революцию! – с легкостью парировал Сорокин.

…слово в слово, как Немилов говорил… лапшу на уши солдатам

вешал…

– И мы бы давно навели порядок, если б Армию не ограничивали. Поставили бы вдоль границы с Пакистаном и Ираном несколько дивизий, перекрыли бы все караванные пути, и со всей мощью обрушились бы на бандформирования. Смею заверить, за несколько бы месяцев порядок навели!

– Вьетнам американцы напалмом выжигали. И проиграли… Против партизан любая армия бессильна.

– Вы хотите сказать, что мы заранее проиграли эту войну?

– Я хочу сказать только одно. Армия, дорогой мой Алексей Глебович, бьет по площадям, по большим площадям. Она бомбит сразу целое ущелье. Целый район обстреливает. Одно дело сражаться против регулярных войск, а другое дело против партизанского движения. Армия столько бед натворила! Сотни тысяч афганцев уничтожила! Нет, в Афганистане, повторяю, ничего путного никогда не выйдет. – Советник замолчал, пошевелил пальцами на загипсованной ноге. – Мы привыкли все подгонять под собственные мерки. Пытались добиться в афганской армии дисциплины, схожей с нашей, боеспособности. Что я вам рассказываю? Сами знаете. Наглядную агитацию использовали, которая всегда была малоэффективна и у нас дома.

– Не согласен.

– Да бросьте, Алексей Глебович! Мы не на партсобрании, умоляю вас! Давайте называть вещи своими именами, кстати, нас к этому партия призывает, открыто обсуждать проблемы. Что, скажите, от того что у вас в Москве на соседнем доме весит лозунг из пятиметровых букв: «Решения такого-то съезда выполним и перевыполним», что-то меняется? Нет, конечно. Мы помогли афганцам скопировать все худшее. Бездумно навязали то, что у нас самих не работало. Да что там говорить, – махнул он рукой. – А теперь удивляемся, отчего же это толку нет?! У нас-то еще кое-как, со скрипом, работает. А у афганцев нет. Им все эти наши нововведения как собаке пятая нога. И все наши ошибки повторяют. Один в один. А некоторые, так прямо революционеры-террористы. У меня есть один такой коллега – Мухиб. Да не один он такой. Радикальный халькист, правда, думает, что никто об этом не догадывается. Начальника своего – парчамиста – люто ненавидит. Раскол у них в партии похлещи… нет, хотел сказать похлещи, чем у нас был. И у нас друг друга уничтожали, столько расколов было, столько процессов, просто мы забыли о том… И ничего, работают, ни разу бровью не повел, ни разу слова вслух не высказал. Парчам у власти, а халькисты выжидают своего часа. Только со мной раскрывается. Сколько раз! Бывало, пригласит домой на плов, выпьем водочки, и начнет душу изливать. Прямо-таки второй Троцкий. Всех врагов – в тюрьмы, красный террор, трудовые армии, мечом и огнем! И, знаете, его абсолютно не волнует, если в ходе революции погибнут тысячи людей, хоть и миллионы, он считает, что главное, что будущим поколениям достанется жить в лучшем мире. По приказу таких людей исчезают навсегда. А хороший семьянин, жена русская. У него, знаете, на столе в кабинете портрет Ленина, и очень просил меня привезти значок с Горбачевым и Сталиным, прямо бредит Советским Союзом… Вы скажите – истинный партиец, настоящий революционер. А мне иногда страшно. У нас террор невозможен. Для нас – это пережиток прошлого. А здесь… история повторяется…

– Мне все-таки кажется, Виктор Константинович, что не все так плачевно, как вы рисуете. И определенные подвижки безусловно наблюдаются. – «Подвижки», это слово Сорокин позаимствовал у «папы». Хорошее слово, очень русское и ёмкое, считал генерал. – Москва не сразу строилась. Вспомните, у нас после революции тоже много проблем было. Апрельская революция…

– Революция? Алексей Глебович, спуститесь на землю! В Афганистане не революция произошла, а дворцовый переворот. С самого начала мы по сути дела защищали небольшую группу людей, которые спекулировали на революционных идеях, пробивались к власти по трупам товарищей. Поверьте мне, Алексей Глебович, я знаю лично всех людей в ЦК, которые идеологические разработки и обоснования по Афганистану составляли. На самом верху рассуждали о расширении социальной базы революции, о рабочем классе и передовом крестьянстве. Какой здесь, к черту, рабочий класс! – возмущенно зажестикулировал советник. – Откуда ему взяться? Поедете из госпиталя, обратите лишний раз внимание на местных жителей, посмотрите, куда мы вляпались. Они живут при феодализме. В четырнадцатом веке живут. Большинство из них не то, чтобы не поняли, не знали, что «революция» произошла. Нельзя было войска вводить!