Хореограф - Татьяна Ставицкая

– Напрасно ты отказался от повязки. Она только называется набедренной. На самом деле она до самых щиколоток.

– Как у змеи хвост: по самую голову, – засмеялся мальчишка.

– Такую набедренную повязку носят ортодоксальные мужчины джайна, когда посещают храм для молитвы, поскольку они обязаны носить несшитую одежду в соответствии с их верой в принцип ненасилия.

– Ненасилие? Сшивать одежду – это насилие? Над тканью насилие? Ну почему надо обязательно довести хорошую идею до абсурда?

– Это уже скорее относится к области ритуальной. А ненасилие – это один из самых важных догматов религий, имеющих истоки в древней Индии – Индуизм, Буддизм и особенно Джайнизм. Принцип ненасилия – запрещение убийства или повреждения живых существ. Считается, что все виды насилия влекут за собой отрицательные кармические последствия.

– Милые люди. А если бы не кармические последствия в собственных перерождениях, они бы не соблюдали принцип ненасилия?

– Имеются в виду кармические последствия для жизни на Земле, а не только личные.

– А, знаю: «эффект бабочки»! Раздавил бабочку – получил другую историю развития цивилизации. Я фильм смотрел. Слушай, принципы – ужасно обременительная штука, – расстроился мальчишка. – Ты не находишь? Я и сам – за ненасилие. Но когда это становится догмой, это уже насилие. Любая догма – насилие, на мой взгляд. Разве нельзя исповедовать свои принципы молча, точнее – по умолчанию? Зачем делать это прилюдно, показательно, строить для этого храмы, соблюдать ритуалы? Чтобы их бог им зачеты ставил?

Ну, что ж, Марин нашел его суждения вполне справедливыми, но сам не имел настроения поддерживать теософскую беседу, будучи погружен в проблемы совсем иного порядка.

– Спроси что-нибудь полегче. На мой взгляд, цивилизованный человек вполне может обходиться соблюдением заповедей: не убей, не укради, et cetera…

– Тухляк. Не работает ни черта. И сколько жизней во имя и под флагом одной только веры отнято… Любой. Сейчас в смысле заповедей сильно попроще – девальвация: не навязывайся, не выделывайся, не обляпайся… Но я выделываюсь, потому что я – артист, и в каком-то смысле навязываюсь… в смысле пиара… И как тут не обляпаться? А ты веришь в бога, да?

– Да я не о боге. Правда, в свое время я был очень впечатлен замечанием Кокто в его «Белой книге»: «Я восхищался непризнанностью Бога: такова непризнанность шедевров. Что не мешает им быть знаменитыми и внушать трепет».

– М-м-м… ну, красиво, да, – согласился мальчишка.

На этом можно было бы и завершить разговор, но Залевский уже сварил кофе, да и времени до поездки оставалось еще навалом. И черт дернул его за язык. И вскоре хореограф убедился, что к разговорам о боге людей подталкивает именно черт – наверное, чтобы люди осознали их беспредметность и бесполезность.

– А ты веришь в бога? В смысле возможности высшей справедливости. Ничего, что я тебя об этом спрашиваю? – поинтересовался Марин.

– Спросить-то можно. Ответить трудно.

– Интимный вопрос?

– Да нет. Неразрешенный, скорее. И я не знаю, какой ответ будет для тебя достаточным. Если поверхностно, то никакой «высшей справедливости», надчеловеческой, я не вижу. Могу в виде комикса тебе набросать.

– Ну, рискни, – засмеялся хореограф.

– Жизнь на Земле состоит из физических, химических и биологических процессов. Так? Все было целесообразно и устойчиво. Мамонты-динозавры-птеродактили. Идиллия длилась ровно до появления человека. Судя по разрушительному воздействию на место своего обитания, человечество мне представляется не здешним, а, например, завезенным сюда из какой-то другой галактики, более высокоорганизованной. Есть же такие теории, допущения? Мне попадались. Возможно, обитатели той галактики или планеты и были носителями этой «высшей справедливости». Дозрели до нее, смогли самоорганизоваться до справедливого общественного договора. Или, возможно, эта галактика или планета была полна всего, и ее обитателям этого всего хватало. Или они там – бессмертные, поэтому не спешат урвать любой ценой все, что можно и нельзя. Тогда это и есть тот самый «рай», из которого «выгнали грешников» – назовем их Адамом и Евой. Или еще как-нибудь. Но, по-любому, не за секс их оттуда выперли. А за склонность к насилию. Британская империя когда-то вывозила своих каторжников в Австралию. В этом смысле Земля – та самая «Австралия». И вот, склонных к насилию депортировали на Землю. И они тут встроились в пищевую цепочку, плодились и размножались. Но поскольку «аморальный ген», или «ген садизма», «ген жестокости» передается из поколения в поколение, то и имеем соответствующую историю, состоящую из войн и преступлений, казней, пыток. Ведь миллионы невинных людей были замучены. «Бог» не «призвал их к себе», а позволил замучить. Понимаешь? В чем тут сторонняя «высшая справедливость»? И вообще, ты когда-нибудь пытался осознать, что люди получают удовольствие от пыток, казней, от мучений себе подобных? Причем, по-видимому, сексуальное удовольствие. Или без всякой для себя пользы могут морально растоптать человека. Бог там или эволюция… Скажи, это – человек разумный? Куда он эволюционирует?

– Ницше как раз относил пытки к признакам цивилизации. Они ведь не от голода, а от сытости. Древнему человеку было не до пыток соплеменников.

– Вот именно. У них не было бога. А обезьяны в этом смысле вообще на голову выше человечества. Они не пытают никого. Короче, я пока не почувствовал «бога» в виде справедливости. Все только ищут его. На небесах. Почему не в себе? Может, бог – это совесть? Может, бога надо вырастить в себе, а не поклоны в церкви бить? Это мне было бы понятно – что-то делать с самим собой. Ведь самые жестокие садисты часто оказывались людьми набожными. Церковь исправно посещали, молились. Интересно, о чем? Вот скажи, когда человек что-то делает с другими людьми, он не думает, что он при этом делает с самим собой? Что происходит с ним самим?

– У тебя был повод подумать над этим? – поинтересовался Залевский, неожиданно задетый обдуманностью его теории, сбитый с толку обещанием «комикса».

– Просто однажды разговаривали, – он не уточнил, с кем, – и пришли примерно к одинаковым выводам.

Была ли эта теория его собственной или почерпнутой от собеседника, Марину показалось не существенным. Но его задело, что этому парню было с кем разговаривать на темы бога и справедливости. И находились, очевидно, поводы к тому.

– Знаешь, что особенно обидно? Что на том свете – тот же набор: поэты и быдло, замученные и их мучители, великие умники и мудаки… Нет разницы между ними. В жизни между ними огромная разница, а в смерти – никакой.

– Мир плох? – изогнул бровь Марин и уточнил: – Я имею в виду человеческий мир.

– Как ты говоришь, некоторые вопросы лучше не задавать. Например, этот.

– Почему? – удивился Залевский, все еще не понимая, надеясь на жизнеутверждающий финал праздной, в сущности, беседы.

– Потому что жить приходится так, как будто все хорошо, и мы ничего не знаем про все эти ужасы, которые люди делают с людьми.