Юсупов и Распутин - Геннадий Седов

— Чуть позже, если не возражаешь Я хочу немного поработать.

Не дает покоя мысль: написать о пережитом. Столько событий за спиной, людских судеб, собственная, не такая уж пустая и неинтересная, жизнь. Одна незадача: сведений под рукой кот наплакал, семейный архив и все, чем они владели, осталось в России — рассчитывать приходится только на собственную память да чудом уцелевший архив деда.

Он снимает с полки увесистые тома в коленкоровых переплетах. Двухтомная «Русская родословная книга» Лобанова-Ростовского, «Родословный сборник русских дворянских фамилий» Руммеля и Голубцова. Листает страницу за страницей. Что и говорить, род Юсуповых в тысячелетней истории России не последний. Строили по кирпичику империю. Воевали Крым и Кавказ, управляли вотчинами и имениями, обогащались сами, обогащали казну. Служили, стояли у подножья трона. Вельможи петровских и екатерининских времен, буйные характеры, жившие среди восточной роскоши, крепостники с отменным вкусом и художественной жилкой… Собственная их семья: матушка, отец, брат Николенька, он сам — какой увлекательный сюжет! Сколько неожиданных поворотов, страстей! Сколько любви, драмы!

— Де-едушка! — слышится снизу.

Он идет на веранду, свешивается с перил.

Внучка приехала погостить на каникулы, катается во дворе на велосипеде. Демонстрирует умение: ужас как любит покрасоваться. Разогналась, взлетела на горку, отпустила руль — катит вниз с раскинутыми руками.

Он показывает большой палец: здорово! Ей только того и надо: нажимает энергично на педали, выписывает по двору круг за кругом.

Новое поколение людей. По-другому выглядят, иначе ходят, говорят, думают. Здоровый румянец на щеках, крепкие зубы. Вечерами Ксюшка-непоседа приглашает знакомых девочек из соседних домов. Крутят оглушительно магнитофон, голенастые девицы в коротеньких платьицах отплясывают сумасшедший танец рок-н-ролл: хохот, крики, дым коромыслом.

Он как-то в шутку обратился к внучке за вечерним чаем: «Не составит ли для вас затруднения, графиня, передать мне вазочку с вареньем?» Она топнула гневно ножкой: «Дед, умоляю, не называй меня, пожалуйста, графиней! Надо мной девочки смеются!»

Мадемуазель Шереметева — и точка!

Восходящий из глубины веков род Юсуповых, основателем которого был, по семейным преданиям, потомок Магомета пророк Али, на нем закончится: княжеские титулы по женской линии не передаются. Он последний Юсупов, никто после его ухода не сумеет поведать равнодушным потомкам о жизни и делах славных предков, рассказать, каким был он сам, что повидал на веку, о чем думал, кого любил. Слетятся, как водится, после его ухода любящие пикантную мертвечинку хищные стервятники. Поднимут со дна омута сплетни, наврут с три короба, ославят. Неудача с «Концом Распутина» подсказывала: писать только самому, помощников использовать исключительно в качестве консультантов и редакторов. Не торопиться, организовать заблаговременно рекламу, сделать выход книги событием. Иначе и огород городить незачем.

Первые строки он написал глубокой ночью в кабинете. Были с Ирой и тестем Никитой на концерте в Русском культурном центре, слушали пение изумительного церковного хора Николая Афонского: «Божественную литургию» Чайковского, «Сугубую ектению» Гречанинова, «Верую» Архангельского, «Покаяния отверзи ми двери» Веделя, «Ныне отпущаеши» Строкина. Он был взволнован, вернувшись домой, не стал ужинать, поднялся к себе, сел за стол.

«Это история старорусского семейства в типичной для него обстановке восточной дикости и роскоши, — побежали из-под пера строки. — Начинается она у татар в Золотой Орде, продолжается в императорском дворе в Санкт-Петербурге и оканчивается в изгнании. В революцию наши архивы пропали, сохранились лишь дедовские записи от 1886 года. Это единственный документ, которым пользуюсь я, рассказывая о семейных истоках. О своей собственной жизни говорю искренне, повествую о грустных и радостных днях, ни о чем не умалчивая. О политике я предпочел бы не говорить, но жил я во времена беспокойные и, хоть и рассказывал уже о драматических событиях, в которых оказался замешан («Конец Распутина»), не могу и здесь обойти молчаньем собственную роль в них»….

Он целиком ушел в работу. Первые главы закончил летом в Сен-Севене, зимой уехал в Бретань, где работал до весны. Мешали гости, забредали то и дело на территорию виллы туристы, заглядывали в окна. Главным образом, старухи-англичанки, «лягушки-путешественницы», как он их шутливо называл — все как на подбор с плоской грудью и бульдожьей челюстью и щелкающими «кодаками» в руках.

Ира была рядом — незаменимый помощник, память феноменальная. «Феля, извини, это было совсем в другом месте и не с тобой!»… «Ну, что ты так увлекся, сократи, пожалуйста, это никто не будет читать!»… «Ай, как верно, и стиль замечательный!»… «А вот здесь я бы остановилась, все понятно, читатель не глупей тебя».

Первую часть «Мемуаров» он повез в Париж на суд леди столичных книготорговцев мадемуазель Ловока, та хлопнула его, дочитав последнюю страницу, по плечу:

— Годится, месье, товар первоклассный.

Благословенье свыше! Но книгу надо еще перевести на литературный французский, ему с женой это не под силу.

Графиня де Кастри свела его с подругой-филологиней занимавшейся переводами, Ирэн де Жерон. Чудо-женщина. Живая, общительная, остра на язычок. Приезжала к ним на Пьер-Герен с любимой таксой, усаживалась в глубокое кресло, клала пачку рукописных листов на спину свернувшейся на коленях собачки, которая служила ей вместо столика. Оставалась нередко ночевать, жила неделями.

Нашелся параллельный переводчик рукописи на английский, ходячая энциклопедия — Ники Катков. Переведенные им главы печатались с колес в приложениях «Санди Таймс», «Дейли Мейл», «Дейли Миррор». Заинтересовалась «Мемуарами» русская эмигрантская печать, появилось несколько отрывков, а вслед за ними доброжелательные отклики в «Последних новостях» и «Новом русском слове». Вякнул было что-то гаденькое по привычке «День» и заткнулся: в одном из газетных интервью высказался доброжелательно о его работе нобелевский лауреат по литературе Иван Бунин: шиш вам, выкусите!

Он вновь популярен, о нем говорят. Сняли короткую ленту на телевидении, его узнают на улице: «О, мсье Юсупов, позвольте пожать вам руку!». О хворях забыто, он полон энергии, помолодел. Жить и жить. Произнес в радиоинтервью фразу, которую вынесли наутро в заголовки парижские газеты: «Надеяться никому не заказано. Я уже в тех годах, когда не мыслишь о будущем, если из ума не выжил. И все же еще мечтаю о времени, которое, верно, для меня не придет и которое, тем не менее, называю «после изгнания».

Верил: вернется. Увидит Неву, родной дом, вдохнет полной грудью влажный, с дождевыми каплями, ветер с залива. В один из дней чудной парижской осени Ира писала у себя в комнате письма, он пошел на веранду, облокотился на барьерчик. Почувствовал внезапно слабость во всем теле, невыносимую боль под лопаткой. Падая, объятый страхом, успел подумать: «Не может быть… пронесет…»