Цвет боли. Красный - Эва Хансен

Но не эта догадка подняла Дага с постели, а то, как выглядела девушка. Конечно, снимок не вчерашний, сделан лет пять назад, человек может сильно измениться за этот срок, иногда для разительной перемены достаточно и одного дня. От горя или болезни можно постареть в одночасье, а можно наоборот от счастья или в умелых руках специалистов превратиться в красотку, такое он тоже видел. Но здесь иное…

Вангера пронзило понимание, что именно показалось странным в облике и поведении старшей из сестер, когда та приходила к нему в кабинет. Фрида права, она сумела, не сказав ничего толкового, многое выведать, но это касалось разговоров, а Дагу запомнились руки. У невзрачной женщины, выглядевшей лет на десять старше собственного возраста, были ухоженные руки с качественным маникюром.

Этот маникюр очень подходил девушке, стоявшей на снимке рядом с Кайсой. Так вот настоящий облик старшей из сестер!

Вангер посмотрел на часы, поздновато для звонка, но Фрида не обидится.

Фрида не обиделась, напротив, она уже собиралась звонить Вангеру сама. Они пытались понять, что лучше сделать. Объявить старшую из сестер в розыск? А вдруг женщина не скрывается и действительно больна, потому так постарела?

— Ладно, завтра решим. Я сразу на работу, домой заезжать не буду, здесь хорошие условия, можно отдохнуть.

Вангеру снились руки с кроваво-красным лаком на ногтях и женский смех… Впрочем, потом выяснилось, что смех был настоящим, это в Бастутрёске в вагон села развеселая компания, которая еще долго не могла угомониться, взрывы смеха следовали один за другим, потому полноценно отдохнуть не удалось, и душ утром он не принял, попросту проспав.

* * *

На следующий день, возвращаясь с пробежки, я замираю внизу по знаку Свена, потому что наверху ссорятся братья.

— Еще слово, и я спущу тебя с лестницы! Пошел вон и не появляйся в этом доме!

— Тогда и ты не получишь того, о чем просишь! — фальцет Мартина переходит почти в визг.

— Повторяю: я не намерен оплачивать твои безумные траты. Это последняя сумма. Или ты завтра подпишешь бумаги, или лишишься и квартиры тоже.

Свен делает мне знак, чтобы ушла из холла в гостиную. Вовремя, потому что сверху опрометью несется Мартин.

— Я оспорю завещание!

Ларс наверху хохочет:

— И останешься вообще без ничего.

— Иди к черту! — визг уже из прихожей.

Я еще немного жду в гостиной и тихонько выбираюсь в холл. Как и следовало ожидать, Ларс стоит наверху лестницы.

— Слышала?

Я пожимаю плечами:

— Это не мое дело.

— Верно подмечено. Я просто хочу, чтобы он отказался от опекунства над Жаклин, передав его мне. Этот гаденыш потратил ее деньги и добрался до недвижимости. К тому же без его согласия я не могу положить Жаклин в клинику, а ей давно пора повторить курс.

— Ларс, не оправдывайся.

— Я не оправдываюсь, просто хочу, чтобы тебя не пугали вопли Жаклин по ночам.

— Я не боюсь. Это сестра Мартина?

— Да, старшая. Ее изнасиловали совсем девочкой. С тех пор проблемы…

Сегодня помимо саг мы много обсуждаем отношения между мужчинами и женщинами у викингов. Приходим к выводу, что им было нелегко, ведь если мужчина по полгода отсутствует и неизвестно, вернется ли вообще, женщине приходится брать все заботы о доме и семье на себя.

— Знаешь, я иногда думал, как чувствует себя мужчина, который дома гость? Вот его не было полгода в семье, без него устоялись многие привычки, взаимоотношения, когда он появляется, не становится ли почти лишним? Несколько дней даже рады, а потом? Если домом управляет разумная женщина, у нее и в отсутствии мужа вся мужская работа переделана слугами, рабами… И тут возвращается из похода хозяин… Что-то не по нему, что-то он вообще не знает, как должно быть… А люди они резкие, несдержанные.

— Наверное, это проблема не только викингов, но и всех мужчин, которые мало бывают дома. Разве сейчас моряки не сталкиваются с той же проблемой? У меня родители разошлись из-за этого.

— Разошлись?

— Да, когда папа стал ездить по миру не с концертами, а с фотоаппаратом, то есть жить без удобств, много времени проводить в условиях дикой природы, мама с ним ездить перестала, занялась своим бизнесом. Отец возвращался, несколько дней маялся от безделья и неумения приспособиться к организованной мамой жизни, и торопился еще куда-нибудь. Не потому, что не любил дом или не хотел нас видеть, а потому что был не у дел.

Мы решаем, что это проблема вечная, и возвращаемся к викингам…

Вечером Ларс вдруг усаживается напротив меня у камина и откладывает в сторону книгу. Я понимаю, что разговор предстоит не о викингах, а о нас с ним.

— Линн, давай объясню, что происходит, чтобы ты знала, чего рядом со мной бояться, а чего нет. Я уже многое говорил, но придется повторить.

Господи, о чем он? Одно присутствие этого человека лишает меня способности соображать ровно на половину, а сопротивляться и того больше.

— Ты строптива, не желаешь падать мне в руки, точно спелое яблоко, все твое существо протестует против моего поведения, приказов и необходимости подчиняться. Я мог бы просто сломать тебя, но хочу завоевать. Причем понимаю, что добивайся я этого обычными методами, то есть, просто приглашением в ресторан после встречи в баре или чем-то подобным, получил бы твое благосклонное внимание и даже благодарность, а мне нужно большее. Я хочу твою душу в свое полное распоряжение.

Я смотрю на Ларса в ужасе. Он тихонько качает головой:

— Это не так страшно, как звучит. Сейчас объясню. Ты как коконом укутана правилами приличия и соображениями женской гордости, ложной гордости, Линн. Первое идет со вторым рука об руку. Это означает, что все, что я до сих пор делал с тобой, то, как обращался, и, кстати, буду обращаться впредь, просто недопустимо, аморально и даже преступно. Правда, с точки зрения женской гордости в таком обращении даже есть своя прелесть, я же тебя завоевываю, объявляю себя хозяином, а тебя рабыней, но ты прекрасно понимаешь, что это рабство — не тапочки в зубах, а сексуальное подчинение, и знаешь, что на твоем месте хотели бы оказаться многие. И правила приличия не слишком страдают, потому что, как я целую твою грудь или глажу по попе, не видит никто, кроме нас с тобой, а мой напор дает тебе возможность делать вид, что ты даже сопротивляешься мне и собственным желаниям.

Во мне все взвивается, но что отвечать — просто не представляю, он во всем прав. Ларс с интересом наблюдает за моими мучениями. Потом кивает:

— Поискала, что возразить, и не нашла. Хорошо, хоть не сказала какую-нибудь глупость. Чтобы тебе было легче переносить мои слова, могу признаться сразу: я хочу тебя с первой минуты встречи в баре и укрощать себя мне стоит больших усилий… Но добьюсь своего именно так, как сказал: я совращу тебя. Я разрушу этот твой кокон и заставлю слушать желания своего тела, а не придуманные кем-то правила как можно и как нельзя. Вот на улицах Стокгольма нельзя многое, потому что оно может быть кому-то неприятно, оскорбить, обидеть кого-то. А когда мы вдвоем, за закрытой дверью, можно все, понимаешь, все, чего только потребуют тела, даже если это требование выходит за рамки морали там, за стенами.