Цвет боли. Красный - Эва Хансен

Бритт на моем месте просто визжала бы от восторга: у принца на белом коне мать оказалась Золушкой! Сказка да и только.

Я тоже не удержалась, выказать заинтересованность:

— А как они познакомились?

Ларс смеется:

— Почти на балу. — Глаза смотрят лукаво. — Отец работал в Женеве, а мама там училась. Но меня родственники отца признали не сразу, только после гибели родителей. Дед забрал сюда, сменил фамилию и стал воспитывать…

— А… те бабушка с дедушкой?

— Мамин отец был старым, он много старше бабушки. Его уже нет на свете. А бабушка… помнишь, я говорил, что объясню, откуда знаю о Пино-Гри так много? Бабушка вернулась к своим родным во Францию и живет там. Там домик, десяток виноградных лоз, чтобы хватило на вино для себя, ничего другого она не хочет.

— А здешняя бабушка?..

— Я ее даже не видел, дед забрал меня сюда, оставшись один. Именно поэтому Мартин считает меня самозванцем.

— Дед завещал замок тебе?

Ларс меняет позу и внимательно смотрит на меня:

— Хочешь, расскажу, как из деревенского мальчишки пытались сделать аристократа?

— Пытались? А, что, не получилось? Очень хочу.

Он смеется, сегодня Ларс в прекрасном настроении.

— Нет, кое-что у деда вышло. Знаешь, в восемь лет трудно отвыкать от воли вольной и привыкать к строгим правилам во всем.

— Ты бунтовал?

— Еще как! К чему вот это все? — он обвел взглядом роскошную мебель в стиле Людовика какого-то там. — Видишь, так и не привык сидеть в кресле, предпочитаю просто у огня. А если серьезно, деду понадобилось много терпения, чтобы вылепить из меня что-то. Я не желал подчиняться, в этом мы с ним похожи, мы во многом похожи, наверное, потому он за меня и боролся.

Ларс поправил полено в камине и вернулся на место, Я поняла, что воспоминания доставляют ему удовольствие. Мне тоже, ведь сейчас он приоткрыл краешек завесы над своей жизнью. Ларс — восьмилетний бунтарь… это интересно.

— Он пытался дать мне все: лошадей, яхту, моторы, лыжи, путешествия… я сбегал, он возвращал, я не подчинялся, он гнул свое. И все равно ничего не получилось бы, если б не викинги. Его интерес оказался моим, мы подружились. И оказалось, что камин это здорово, Свен вовсе не зануда, несколько вилок слева и ножей справа от прибора не блажь, а удобство, ну, а гаммы на скрипке или рояле не ради издевательства, а чтобы руки слушались.

В его глазах плясали отблески каминного пламени, на лице задумчивое выражение. Таким Ларса я еще не видела, воспоминания полезная вещь.

Он усмехнулся:

— Дед сделал свое, но внутри я все равно остался тем же мальчишкой с пастбища. Второй раз взбунтовался после окончания школы. Взрослый… самостоятельный… почти независимый… У тебя не было бунта?

— Был, но он выразился просто в уходе из дома. Окончила школу, устроилась работать и сняла жилье. Мама до сих пор держит незанятой мою комнату, но я туда не вернусь.

— Это не бунт. Бунт, когда наркотики, опасные игры, опасные друзья, жизнь на грани ареста…

— Ого! У тебя были проблемы с полицией?

— Испугалась? Были. Не так чтобы очень, но дед справиться не мог. Если бы не тот случай… — Стальные глаза потемнели, отблески каминного пламени теперь казались зловещими. — Это вернуло меня на землю и погубило деда.

Некоторое время мы сидели молча. Так хорошо начиналось, но Ларс снова закрылся в своей раковине, стал напряженным.

— Ты спрашивала, должен ли мастер отвечать за свои изделия. Человек вообще должен отвечать за все. Дед перевернул мою жизнь, забрав сюда, он считал себя ответственным за это. Думаю, ему не раз хотелось вернуть меня обратно, но он понимал, что нельзя, дело не в привычке к лучшему, просто для пастбища я больше не годился и, уйдя отсюда, пропал бы даже с деньгами. Именно потому он завещал замок мне. Это не подарок, а скорее обуза, причем, весьма ощутимая. Я гражданин Швейцарии, но замок обязан содержать по шведским законам, а значит, вкладывать в него деньги, следить за сохранностью, не имею права ничего перестраивать и обязан пускать сюда инспекторов и киношников. Слава богу, хоть экскурсии не водят.

— Ты мог отказаться?

— Не мог. Но не в том дело, я тоже болен всем этим, ты видела библиотеку, в замке много оружия и предметов быта викингов, это мое.

Я вспомнила о наркотиках.

— Ты серьезно баловался?

— Смешной вопрос: баловаться серьезно. Не настолько, чтобы не соскочить. Следов нет, последствий тоже. Линн, зато я знаю, что жизнь разная, очень разная. В Альпах под звук колокольчиков на шеях у коров, в сумасшедшем Нью-Йорке, здесь у камина и в притонах, где самое желанное шприц, — везде иная.

— Ты кололся?

— Я же сказал: следов нет, — Ларс продемонстрировал свои вены.

— Я не о следах. Как тебе удалось соскочить? Просто, у меня приятель не сумел…

— Человек все может сам, если только захочет по-настоящему. Бесполезно лечить наркоманов, если у них внутри остается хоть одна завалящая мыслишка о кайфе. Наверное, я просто не успел увязнуть по уши. Ну что, тебе уже страшно?

— Ничуть.

— А что за приятель?

Я вздохнула:

— В школе вместе учились.

— Первая любовь?

— Скорее наоборот, ненависть.

Ларс тоже вздохнул, но притворно:

— Значит, любовь. Я уже ревную.

Снова дразнилки. Я комично округляю глаза:

— Что ты, что ты! Я ни в чем не виновата перед тобой.

Кивок головы, глаза блестят:

— Сейчас проверим.

Как сказала бы Бритт: ой, как интересно…

— Свен в Стокгольме и будет только завтра.

К чему это он?

— Потому мы можем делать все, что захотим. Я тут кое-что приготовил.

Однако…

Ларс протянул мне стакан с каким-то настоем.

— Что это?

— Мухомор. Ты же желала попробовать, что такое возможное опьянение берсерков.

Я замерла, не зная, что делать.

— Ты боишься? Я не отравлю. Если бы было опасно, не предлагал. Это слабый настой, к тому же немного. Я буду рядом, чтобы ты не натворила чего-то в состоянии опьянения.

— Ларс, я не буду пить!

— Скажи, ты просто трусишь или не доверяешь мне.

Как ему сказать, что я боюсь выболтать что-то?

— Я бы выпил одновременно с тобой, но боюсь потерять над тобой контроль. Нужно видеть, как ты себе будешь вести. Ты у нас во хмелю буйная, — его глаза уже смеются, хотя тон совершенно серьезный, — после бокала вина загоняла нас со Свеном, все требовала, чтобы мы приседали и отжимались.