Прячась от света - Барбара Эрскин

– Хорошо. Ма, когда ты снова ко мне приедешь?

На другом конце провода раздалось озорное хихиканье.

– Возможно, не так скоро, Эм, извини. Надеялась приехать побыстрее, но угадай, что случилось? Наш дорогой папочка хочет, чтобы мы съездили отдохнуть. В Мексику! Я не могу в это поверить! Он тут выиграл по облигациям, это его первый выигрыш за сорок лет, и нам хватит этого на целых два месяца! Я нашла кое-кого присмотреть пока за магазином. Послушай, я отошлю тебе посылку по почте. Там будет несколько писем и эти два фотоальбома.

Эмма уловила радость в голосе матери и улыбнулась. Настало наконец-то время, когда Пэгги могла получить хоть немного радости, а такое путешествие могло оказаться прекрасным развлечением.

Положив трубку, Эмма немного посидела у телефона, глубоко задумавшись. От услышанной новости у нее даже слегка закружилась голова. Она действительно из этих мест! Ее предки призвали ее через века, и она услышала их зов, сама не ведая как! «Оверли-Холл» был прекрасным домом, она проходила мимо него, знакомясь с городом. Он был, кажется, пятнадцатого века, красивый, выдержанный в строгом стиле, возможно, тот самый помещичий дом, которому принадлежал и коттедж Лизы, и ее обнесенный кирпичной оградой сад.

Почти бессознательно Эмма надела пальто, ботинки и отправилась туда, движимая каким-то радостным восторгом. Она дошла до элегантных витых железных ворот за какие-то пятнадцать минут, остановилась и заглянула за ограду. Стоя у ворот и раздумывая, осмелится ли она просто войти и постучать в дверь, Эмма увидела две машины, одна из которых проехала мимо нее. Она отступила, но тут водитель притормозил, опустил стекло и посмотрел на нее. Это был полковник Лоусон.

– Чем могу быть полезен? – спросил он.

Она нерешительно сказала:

– Извините. Я Эмма Диксон. Живу в конце аллеи в доме Лизы.

– Я вас видел. – Он даже не улыбнулся.

– Дело в том, что я только недавно узнала, что мои предки когда-то жили в этом доме, и не смогла не прийти сюда взглянуть. – Она неуверенно пожала плечами.

– В самом деле? – Выражение его лица не смягчилось. – Ну что же, боюсь, что этот дом закрыт для посещений, поэтому вам придется довольствоваться разглядыванием его только отсюда. – Он нажал кнопку на пульте дистанционного управления, и ворота за ним захлопнулись. Эмма осталась стоять на дороге с открытым ртом, потом в негодовании она резко развернулась. А она-то надеялась, что он отнесется к ней с уважением, как к потомку семьи, которая однажды владела этим домом!

Она отошла от ворот, немного помедлив, чтобы бросить через плечо последний взгляд на увитые глицинией стены, на высокие, цвета ячменного сахара, трубы и на окна с элегантными высокими рамами. И в этот момент она испытала шок узнавания: в своих снах она смотрела из этих окон, когда-то давным-давно, она провела детство в этом доме, и здесь за ней ухаживала женщина по имени Лиза, играя с ней в детской под этой древней черепичной крышей!

Вернувшись домой с церковного двора, Майк целый час расхаживал по комнате взад и вперед. Дважды он пытался дозвониться до Тони, но не сумел, два визита к прихожанам на другом конце города его тоже не успокоили. Входя в дом, он услышал по автоответчику сообщение от Юдит, но решил проигнорировать его, и взялся за бутылку виски. Он выпил полный стакан и со вздохом уселся за стол. Где же помощь Божия, она ему так нужна! Возможно, следует сходить в церковь помолиться. Именно в такие дни он задумывался над тем, насколько сильна его вера и не совершил ли он ужасную ошибку, посвятив себя церкви? Снова потянувшись к бутылке, Майк смотрел на нее в течение минуты, потом отставил ее и потер лицо обеими руками. Дело просто в том, что он очень устал...

Если бы кто-нибудь заглянул в окно спустя десять минут, он бы увидел за письменным столом священника, крепко спящего на скрещенных на столе руках, с пустым стаканом у локтя.

Мэтью Хопкинс плохо спал. Его сновидения были очень яркие и какие-то внезапные, полные ужаса и страха или же предельно эротичные, особенно в последнее время. Ему снилось, как Сара бежит к его дому на Сауф-стрит, стуча каблучками по мостовой, как развеваются ее юбки. Во сне она взбегала по лестнице, срывая на ходу накидку. Локоны ее выбивались из-под чепца.

– Господин Хопкинс, где вы?

Он слышал, как она быстро открывает одну дверь за другой, ища его.

– Вы должны со мной поговорить! Мы должны найти способ освободить Лизу, вы должны признать ее невиновной!

Он улыбался. Он стоял посреди комнаты в ожидании, скрестив на груди руки. Когда она вошла, он уже точно знал, какова будет сделка. И вот она здесь, в дверях, жадно смотрит на него, ее глаза вызывающе блестят.

– Итак, сударыня. Что вы предложите в обмен на свободу Лизы?

Она вскинула бровь:

– А что вы согласитесь принять, господин Хопкинс? – Она делает шаг навстречу.

Он вдыхает запах ее нежной кожи, розовой воды, исходящий от ее волос, слышит слабый шелест ее нижних юбок. Он хмурится. Это же дочь роялистов, красивая, свободная, рожденная для радостей и удовольствия. Скорбь в ее глазах – лишь временная, из-за смерти ее брата и мужа, тревоги за ее няню. Несомненно, она – сестра ведьмы, но это скоро пройдет, и она станет просто никчемной потаскушкой. Он незаметно содрогнулся при мысли о ее таком сладостном теле, об этом запретном плоде...

– Цена – это мое тело, господин Хопкинс? – Она приблизилась. Если бы он вытянул руку, то мог бы коснуться ее руки. Он видел ложбинку ее груди. Видел влажный след от ее вожделенного, пробежавшего по губам язычка. – Вы даете мне слово, что ее освободят?

Он не мог говорить, пытаясь противостоять собственному вожделению, собственной страсти...

Улыбаясь, она сделала еще шаг навстречу. Он видел прелестные тесемочки на ее талии и рукавах. Почему эта женщина не в трауре? Подобный наряд является оскорблением обществу! Какая экстравагантность! Какое отсутствие благоразумия, и здравого смысла, и чистоты! Он с трудом сглотнул, чувствуя острый спазм в груди. Кашлять нельзя... не теперь! Ему стало трудно дышать, но даже в таком состоянии он бессознательно дотянулся до нее, и его пальцы осторожно, очень осторожно коснулись шелка платья на ее груди.

На ней была сорочка из нежнейшего батиста и белые чулки, поддерживаемые зелеными подвязками.

– Вы даете мне слово, Мэтью? – Голос ее звучал нежно, убедительно, когда она протянула руку и погладила его по лицу. Ни одна женщина не прикасалась к нему так ласково с тех пор, как мама омывала его раны после бабушкиных побоев. Но мама тогда просто поцеловала его в щеку, пожала плечами и велела соблюдать целомудрие, или его снова побьют, или, что гораздо хуже, он попадет в ад. А потом мама отвернулась... Отец же никогда ни во что не вмешивался. Это был последний день его детства.

Хопкинс прикусил губу. Его желание было нестерпимо. Одиночество его было такой болезненной глубины, что он не мог постичь смысла желания плоти как стремления продолжения жизни. И вот она, Сара, с ее прекрасными янтарными глазами, с совершенной, созревшей для страсти грудью, с нежной сладкой кожей, предлагающая ему блаженство и вечные муки за одну упоительную ночь с ней вместе в раю. Стоя перед ней, он противился своему желанию, положив руку ей на грудь, разрываемый надвое жестоким страхом и жаждой... Она чуть отступила, поставив прелестную ножку на стул возле стола, сняла один чулок, потом другой, бросила подвязки на стол, и они упали на его бумаги. Сорочка легко соскользнула с ее плеч и упала к ногам облаком теплой нежной пены...