Боги Абердина - Михей Натан

Думаю, Артур собирался что-то ответить, но брат Альбо успокаивающе улыбнулся.

— Конечно, вы можете скопировать все, что вам требуется. Если хотите, я попрошу брата Лушаузена вам помочь.

— В этом нет необходимости, — ответил Арт. — У меня есть помощник.

Он посмотрел на меня и приподнял брови.

— Hoc opus, hie labor est, — сказал я. — Это трудная работа, требует большого труда.

Альбо рассмеялся, в уголках глаз появилось множество морщинок. Я почему-то подумал про рукава высохшего русла реки.

Где-то посреди ночи я проснулся. Надо мной стоял Арт и легко тряс меня за плечо. Секунду я думал, что нахожусь у себя, в доме доктора Кейда.

— Эрик! — прошептал Арт.

Обогреватель мерцал красным светом. Шерстяное одеяло опустилось мне на пояс, я дрожал. Лицо Артура напоминало полумесяц: одна половина освещалась оранжевым светом, исходящим от обогревателя, другая оставалась погруженной в темноту.

«На этот раз у него рак, — подумал я. — Или, возможно, какое-то редкое заболевание крови. А может, он хочет поговорить об обычных вещах — византийских литературных салонах в Фессалониках, астрономической обсерватории в Трапезунде, о подъеме и крахе империи саксов?..»

Я натянул одеяло на себя.

— Я ее нашел! — возбужденно сообщил Арт. — Я отыскал книгу.

Мне тоже хотелось порадоваться, но действовала разница во времени, и я не мог представить, как встану с кровати и пойду по холодному каменному полу.

— Я устал, — сказал я.

— Говори тише, — прошипел Артур. — Мне нужно, чтобы ты кое на что взглянул.

— Сколько времени? — спросил я.

— Три часа, может четыре, — ответил он, запустил руки в волосы и обвел глазами маленькое помещение. — Одевайся и следуй за мной. Ради всего святого, не шуми.

Мы уселись на сцене в самом большом помещении гостиницы, рядом с шестом. Белые рождественские гирлянды освещали книгу. Остальная часть помещения была погружена во тьму — маленькие круглые столики, углы. Огоньки отражались в зеркале за барной стойкой, словно далекие звезды.

Арт надел резиновые перчатки и держал в руке ювелирную лупу.

В центре обложки находился ряд желудей, как и описывалось у Гильберта. В четырех углах стояли слова «Fides, Lux Lucis, Caritas, Aequitas»: «Вера, надежда, любовь, справедливость».

«Lux lucis, — подумал я. — Какой странный выбор слов».

Надежда «lux lucis» полностью отличается от «spes», теологической добродетели, именуемой «надеждой». Spes — это желание будущего добра, которое, как считала средневековая церковь, возможно достичь только с помощью Бога. (Теперь-то я знаю, что «spes» также подразумевает надежду на вечную жизнь, которая славит Бога. Ведь, по мнению Церкви, вечная жизнь возможна только через Бога. Зная это, решение Иоганна Малезеля о замене «spes» на «lux lucis» приобретало еще большей смысл).

«Lux lucis» — это свет, видимый глазом, свет дня, который проливается на что-то неизвестное. Такая двойственность, двусмысленные выражения — не редкость в еретических текстах. Сама природа еретических трудов подразумевает скрытые значения, ясные только посвященным. Но, похоже, брат Малезель не был столь умен, как считал сам. А может, ему было просто все равно, обратит Церковь на это внимание или нет.

Однако ничто из этого Арта не интересовало. Когда я спросил его, что он думает про lux lucis Малезеля, он просто шикнул на меня и прочел вслух громким шепотом, с верха первой страницы:

— «Я выдвигаю гипотезу, что в этой трансмутации мышьяк действует в виде катализатора, как и сера…»

Арт перевернул страницы и нашел тридцать восьмую. У Гилберта отмечалось, что на этой странице была прожжена небольшая дыра, пострадала и следующая. Артур вставил в глаз ювелирную лупу и аккуратно разгладил края дыры пальцем в перчатке.

— Думаю, что до сих пор можно разглядеть следы воска, — он вынул лупу и протянул мне. — Скажи, что ты видишь?

Мне лупа не требовалась.

— Это выглядит, как дыра, — заявил я.

— Да, но какая?

— Я не знаю, — ответил я. — Маленькая.

— Хотелось бы мне знать количество и местонахождение червоточин в корешке, — сказал Арт. — Подобную дырку, прожженную воском, можно подделать, но со следами книжных червей сложнее. Если у них гладкие края, это означает, что их проделывали каким-то механическим инструментом — например, маленьким сверлом. Конечно, если поработать над краями достаточно долго, они могут сойти за настоящие червоточины, но для этого требуется талант…

Сейчас он уже разговаривал сам с собой. Арт даже не смотрел на меня, просто глядел в страницу и что-то бормотал про подделки и Церковь, которая помещала ложную информацию в копии еретических текстов.

Артур аккуратно перевернул страницу, потом еще одну, затем закрыл книгу и похлопал по обложке. Он завернул ее в длинные полосы белой ткани, а закончив, опустил в свою сумку и снял резиновые перчатки.

— Что ты делаешь? — спросил я.

— Заимствую то, что мне нужно, — ответил он.

— Ты имеешь в виду — крадешь то, что тебе нужно.

Арт покачал головой:

— Я собираюсь вернуть книгу, когда с ней закончу.

— Но почему бы тебе просто не попросить брата Альбо?

Он застегнул сумку.

— Они даже не читают свои книги. Монахи просто их хранят. А она не предназначается для того, чтобы стоять на полке в темном углу монастырского подвала.

Мой приятель тихо соскользнул со сцены и перебросил сумку через плечо.

— Ты готов?

Я обвел взглядом помещение. Брат Альбо не заметит, что у него взяли книгу. Он никогда об этом не узнает, даже много лет спустя, когда будет проводиться инвентаризация. Монах просто предположит, что она пропала в огне. Я вспомнил добрую улыбку Альбо и плохое вино, которым он меня поил, его радость, когда я попытался пошутить на латыни («Нос opus, hic labor est»). Я не верил в Бога, по крайней мере, нравственного, которого беспокоят наши дела. Но уверен, что кража у монахов регистрируется где-то в космической канцелярии.

Однако Арт совершенно не выглядел обеспокоенным. На самом деле, он казался более счастливым, чем был с тех пор, как зашел ко мне в подвал в мотеле «Парадиз». Я посмотрел на его сумку, молча извинился перед любым богом, который мог нас слушать, и последовал за Артуром из комнаты. Я застегнул пальто и попытался выбросить из головы образ головы доктора Горацио Дж. Гримека.

«Я знаю, что вы сделали, — говорил Горацио. — Просите, и дано будет вам».

Мы пошли назад к гостинице, тяжело ступая по новому слою снега. Наш путь освещали уличные фонари, луна то и дело появлялась из-за облаков.

— Нам не следовало брать книгу, — заметил я.