Маркс против русской революции - Сергей Кара-Мурза

Также ценно для рассмотрения нашей темы то столкновение большевиков с западными и российскими марксистами социал-демократами, которое произошло за год до краха II Интернационала — по вопросу о праве наций на самоопределение. Для нашей темы эта дискуссия интересна тем, что она наглядно показала, какую сложную задачу представляло собой утверждение права наций на самоопределение без того, чтобы вступить в открытый конфликт с положениями марксизма. Ведь Ленину пришлось доказывать, что это право якобы вытекает из буквы и духа марксизма — притом, что его оппоненты (Роза Люксембург, бундовцы, меньшевики и Троцкий) тут же выложили ему соответствующие труды Маркса и Энгельса. И в этих трудах вопросу о праве наций на самоопределение была посвящена не часть фразы, как в постановлении Международного конгресса социалистических рабочих партий в Лондоне (1896), а многократные подробные рассуждения.

Ленин отклонил попытку навязать ему разбор этих трудов, применив полемический прием: мол, классики, конечно, правы — для тех конкретных стран и моментов. А мы-то, мол, говорим о России и совсем в иной момент. Он пишет: «Нам говорят…, что Маркс вот так-то оценивал польское и чешское национальное движение в конкретных условиях 1848 года (страница выписок из Маркса), что Энгельс вот так-то оценивал борьбу лесных кантонов Швейцарии против Австрии… (страничка цитат из Энгельса с соответствующим комментарием из Каутского), что Лассаль считал реакционной крестьянскую войну в Германии в ХVI веке и т.п… Читателю интересно еще и еще раз вспомнить, как именно Маркс, Энгельс и Лассаль подходили к разбору конкретно-исторических вопросов отдельных стран. И, перечитывая поучительные цитаты их Маркса и Энгельса, видишь с особой наглядностью…» [104, с. 265].

В общем, выходило, что Ленин подходит к вопросу именно так, как это делали Маркс и Энгельс, а его оппоненты не желают или не умеют пользоваться методологией марксизма. Он говорил о «лжемарксизме Плеханова и Мартова», а они столбенели от возмущения. Но Ленин мог применять этот демагогический прием только потому, что в 1914 г. ни у кого в партии, кроме десятка начетчиков, не было ни времени, ни желания копаться в этих выписках из трудов классиков. В теорию люди тогда не вникали, а Ленина поддержали исходя из доводов рассудка. Ленин, обладая достаточным авторитетом в партии, просто подавил оппонентов, хотя по сути они были правы — налицо был отход большевиков от марксизма в важном и принципиальном вопросе.

Отход этот давался нелегко, и Ленин прикрывал его несколькими слоями маскировки, например, пространными рассуждениями о русском великодержавном шовинизме, об угнетающих и угнетенных нациях, о крестьянских национальных предрассудках и т.д.

Не будем здесь разбирать подробно миф о «тюрьме народов» и «бесправных инородцах». Упомянем лишь такой общеизвестный факт, что «инородцы» нехристианских вероисповеданий вообще никогда не состояли в крепостной зависимости, а для крестьян прибалтийских народов крепостная зависимость были отменена еще при Александре I. В тот момент, когда в США шла борьба за отмену рабства насильно завезенным туда инородцам, в России происходило освобождение от крепостной зависимости большой части «имперской нации».

Менее известен тот совершенно немыслимый в «западных» империях факт, что в Российской империи борьба инородцев за свои права начиналась чаще всего при попытках правительства уравнять их в правах с русскими. Так, в начале 90-х годов ХХ века как пример национального угнетения в России приводили крупную волну эмиграции российских немцев в 80-е годы ХIХ в. Но та эмиграция была вызвана именно тем, что на немецких колонистов распространили общий статус русских сельских жителей (см. [150, с. 79]).

Приходилось даже петь дифирамбы революционному духу поляков: «Пока народные массы России и большинства славянских стран спали еще непробудным сном…, шляхетское освободительное движение в Польше приобретало гигантское, первостепенное значение с точки зрения демократии не только всероссийской, не только всеславянской, но и всеевропейской» [104, с. 297].

Именно в связи с дискуссией о самоопределении Ленину пришлось принять тезис марксизма о делении народов на прогрессивные и реакционные (и, как следствие, принять антироссийскую трактовку событий 1848 г.). Ленин пишет: «Нередко ссылаются, — например, в последнее время немецкий шовинист Ленч — на то, что отрицательное отношение Маркса к национальному движению некоторых народов, например, чехов в 1848 г., опровергает необходимость признания самоопределения наций с точки зрения марксизма. Но это неверно, ибо в 1848 г. были исторические и политические основания различать «реакционные» и революционно-демократические нации. Маркс был прав, осуждая первые и стоя за вторые. Право на самоопределение есть одно из требований демократии, которое, естественно, должно быть подчинено общим интересам демократии. В 1848 и следующих гг. эти общие интересы состояли в первую голову в борьбе с царизмом» [153].

Насколько жесткой была дискуссия, видно из того, что одновременно с уступками и реверансами Ленин использовал и скрытые угрозы , наверняка понятные его оппонентам. Так, он вскользь упомянул о большом письме Энгельса Марксу от 23 мая 1851 г., в котором тот в крайне нелестных выражениях говорит о Польше как о никчемной и «конченой» нации [31]. Его упоминает Ленин в работе «О праве наций на самоопределение» (февраль-май 1914 г.), в которой он отказывается от установок западных марксистов по национальному вопросу. Он упоминает его вскользь, не идя на прямую полемику с классиками. Будь это письмо обнародовано в России, это вызвало бы шок в среде не только польских марксистов, но и во всем социал-демократическом движении России. Этого оппоненты Ленина, конечно, не хотели.

В качестве уступки марксистам Ленин дал высокую оценку шляхетского освободительного движения. А в примечании к этой оценке он похвалил «демократа-революционера Чернышевского, который тоже (подобно Марксу) умел оценить значение польского движения», но зато разнес в пух и прах народника «украинского мещанина Драгоманова, который выражал точку зрения крестьянина, настолько еще дикого, сонного, приросшего к своей куче навоза, что из-за законной ненависти к польскому пану он не мог понять значения борьбы этих панов для всероссийской демократии» [104].

Будучи вынужденным опереться в дискуссии с марксистами II Интернационала (в том числе с российскими) на тезис Маркса и Энгельса о прогрессивных и реакционных народах, Ленин шел на размывание принципиальных нравственных положений революционного, демократического и национального движений. Ведь из этого тезиса вытекала возможность занимать и антинациональную, и антисоциальную позицию, оправдывая ее специфическими условиями момента и высшими принципами прогресса и демократии .

Вот развернутая и внутренне противоречивая концепция, которую выстроил Ленин в ходе дискуссии о самоопределении: «Как известно, Маркс стоял за независимость Польши с точки зрения интересов европейской демократии в ее борьбе против силы и влияния — можно сказать: против всесилия и преобладающего реакционного влияния — царизма. Правильность этой точки зрения получила самое наглядное и фактическое подтверждение в 1849 г., когда русское крепостное войско раздавило национально-освободительное и революционно-демократическое восстание в Венгрии… Поэтому и только поэтому Маркс и Энгельс были против национального движения чехов и южных славян… Маркс и Энгельс противополагали тогда прямо и определенно «целые реакционные народы», служащие «русскими форпостами» в Европе, «революционным народам»: немцам, полякам, мадьярам. Это факт. И этот факт был тогда бесспорно верно указан: в 1848 г. революционные народы бились за свободу, главным врагом которой был царизм, а чехи и т. п. действительно были реакционными народами, форпостами царизма.