От Иерусалима до Рима. По следам святого Павла - Генри Воллам Мортон

6

Покинув мечеть танцующих дервишей, я вышел на узенькую улочку. Возле лавки, торгующей хлебом, я заметил худого согбенного старика. Ветхий коричневый балахон висел на нем, как на вешалке, широкий подол развевался вокруг костлявых ног. Даже комичная маленькая шапочка — из тех, что носят мальчишки на пляже, — не могла скрасить ощущения трагичности и потерянности, исходившего от старика. С голодным блеском в глазах он переходил от прилавка к прилавку, и десятки любопытных глаз провожали эту нелепую темную фигуру. Мне сообщили, что старик когда-то принадлежал к ордену танцующих дервишей.

— И как он сейчас живет? — спросил я у Хассана.

— Понятия не имею.

— Ему разрешается попрошайничать?

— Нет.

— Ну, может, люди сами подают ему в память о былых временах?

— Кто знает?

Больше ничего не удалось выяснить. Но мне не верилось, чтобы в Конье — на протяжении многих столетий оплоте мевлеви — не нашлось ни одной доброй души, готовой пожертвовать корку хлеба несчастному дервишу, который в силу каких-то причин не сумел уехать в один из заграничных монастырей.

Мы продолжили прогулку по базару, и в одном месте мое внимание привлекла куча фетровых шляп, сваленных на мостовой. Видно было, что их только-только изготовили и выложили на солнышко просушиваться. Я не смог сдержать улыбки при мысли, что обнаружил источник обеспечения Ататюрка его любимыми шляпами.

В этот миг дверь лавочки распахнулась, и на пороге появился улыбающийся человек. Это был хозяин, который, очевидно, увидел меня через окно и решил пригласить внутрь. Я обнаружил, что все турки (если только они не носят полицейскую форму) — весьма милые и добродушные люди, которые превыше всего в жизни ценят хорошую шутку. В частности, хозяин лавки наверняка заметил мою иронию по поводу его шляп, но даже и не вздумал обижаться. Более того, похоже, он и сам относился к ним с юмором: пропуская меня в дверях, он бросил взгляд на гору своей продукции и рассмеялся.

Итак, я нежданно-негаданно попал на турецкую шляпную фабрику. Внутри я увидел двух мастеров, которые сидели на полу, скрестив ноги. Это, кстати, был единственный признак их национальной принадлежности, во всем остальном они выглядели совершенно по-европейски. Я отметил, что они — как законопослушные граждане нового государства — одеты в прекрасные новые костюмы, сшитые по лучшим европейским образцам.

Мастера старательно мяли и отбивали войлок. А хозяин, которому явно польстил мой интерес к производству, с гордостью демонстрировал примитивные, работающие на пару механизмы.

— Так это и есть промышленность новой Турции? — спросил я.

— О нет, — поспешил вмешаться Хассан. — Эта лавка функционировала и раньше — поставляла головные уборы для танцующих дервишей… ну, знаете, такие высокие фетровые шапки. Когда дервишей изгнали, они остались без работы. И что им оставалось делать? Эти люди сказали себе: «Раньше мы делали отличные шапки для дервишей. Почему бы теперь немного не поменять форму и не производить отличные шляпы для фермеров? Сейчас, когда фески оказались под запретом, это может стать неплохим бизнесом».

От своих собеседников я узнал, что высокая конусообразная шапка дервиша — а она достигает в высоту почти фута — называется кулах. Мевлеви утверждали, что давным-давно, еще до того, как возник материальный мир, существовал мир духа, в котором душа Мухаммада обитала в виде света. Создатель взял ее и поместил в драгоценную вазу, тоже сделанную из света. Так вот, эта ваза как раз и имела форму кулаха.

Я поинтересовался у одного из шляпников, верит ли он — человек, из-под чьих рук вышло множество кулахов, — в эту историю. В ответ тот лишь рассмеялся:

— Нам не полагается задумываться о таких вещах.

Тогда я задал вопрос, что легче производить — шапки для дервишей или шляпы для верноподданных Кемаля.

— Никакого сравнения, — уверенно отвечал мастер. — Дервишская шапка — это произведение искусства, а нынешние шляпы обычный ширпотреб. Их можно штамповать сотнями.

И он пренебрежительно махнул рукой в сторону товара, сваленного перед лавкой.

— А это прибыльно? — не унимался я.

Шляпник лишь покивал с улыбкой, как бы говоря: в этом мире все в порядке.

Уже на улице, распростившись с гостеприимными хозяевами, я поинтересовался у Хассана, куда подевались фески старой Турции.

— Их уничтожили, — последовал лаконичный ответ.

Я видел: вопрос нисколько не интересовал моего провожатого. Бесполезно было ему доказывать, что многие старики припрятали свои фески и бережно хранят их по сей день — как напоминание о тех днях, когда Турция была Турцией, а гарем гаремом.

— Если б это соответствовало истине, то против них давно бы придумали законы.

С подобной логикой не поспоришь, однако мне не хотелось сдаваться.

— Но скажите честно, положа руку на сердце, неужели вам действительно нравится носить шляпу вместо фески?

— Нам нравится носить то, что велит Кемаль Ататюрк, — не задумываясь, ответил Хассан, и в воздухе снова запахло национальным гимном, который неизменно сопровождает любое упоминание имени президента.

— Разве китайцы не поотрезали свои косички в 1911 году? — продолжал развивать патриотическую тему Хассан. — А феска для прогрессивного турка то же самое, что косичка для прогрессивного китайца. Обе символизируют рабскую привязанность к прошлому. Они избавились от косичек, мы отбросили фески… Старая легенда гласит: пока турки не покинут берега Босфора и не вернутся в Анатолию, они не станут великой нацией. Константинополь, который ныне зовется Стамбулом, — препятствие на нашем пути. Он сдерживал и принижал турок. Но теперь, когда мы перенесли свою столицу в Анкару, все изменится. Мы снова станем турками с большой буквы!

7

Прогулка по современной Конье стала бы культурным шоком для любого, кто знаком со старой Турцией. Наибольшее удивление вызывает поведение женщин. Если в прежние времена женщины появлялись вне дома с ног до головы закутанными в темные покрывала, то теперь они без всякого смущения носят европейские одежды и даже позволяют себе остановиться на улице и поболтать со знакомым мужчиной. Турецкие дамы с увлечением листают журналы мод и пытаются не отставать от парижанок.

Прежний идеал турецкой женщины — безвольного существа, разжиревшего от безделья и чрезмерного употребления сладостей, — остался в далеком прошлом. Нынешние турки восхищаются стройными, изящными женщинами. И я заметил, что на рекламе сигарет (да и любых других товаров, где уместно изображение женской фигуры) появляются именно такие девушки — тоненькие красавицы, одетые по последней моде, частенько с сигаретой в руках и уж, во всяком случае, несомненные сторонницы женской эмансипации.

Подойдя к окну гостиницы, я окинул взглядом окрестности. Наибольший интерес представляло новенькое здание начальной школы, стоявшее как раз напротив отеля. Примерно за полчаса до того, как привратник отпер двери, перед школой собралась большая и шумная толпа детишек. Не меньше сотни учеников — мальчиков и девочек с книжками под мышкой — с нетерпением ждали, когда им можно будет войти внутрь. Наконец двери распахнулись, и это послужило сигналом: из-за всех углов показались десятки ребятишек, они поспешно пересекали игровую площадку и скрывались в здании школы. В это же время появилась группа молодых турецких девушек — это были студентки-практикантки, направлявшиеся к месту работы. Все девушки были одеты в синие пиджаки и темные юбки, на головах у них красовались щегольские фуражки с золотой тесьмой. Глядя на этих будущих учительниц, степенно вышагивавших с портфелями и сумками в руках, я думал, что в дореволюционные времена они безвылазно сидели бы в гаремах, а если и выходили бы на улицу, то лишь под покровом плотной чадры.