Я — посланник - Маркус Зузак

Одри будит меня. Мы все еще сидим на диване в гостиной. На журнальном столике собралась небольшая толпа бутылок. Они стоят и смотрят. Как любопытные вокруг места аварии.

Одри пристально глядит на меня, ежится и выдает вопрос:

— Эд, скажи честно. Ты меня ненавидишь?

В желудке у меня плещутся водка с запивкой-газировкой, а в голове пусто. Поэтому я отвечаю — серьезно-пресерьезно:

— Да. Ненавижу.

Между нами повисает страшная тишина, и мы, не сговариваясь, отталкиваем ее от себя смехом. Она упрямо кружится и возвращается, но мы снова хохочем. Смех и тишина крутятся и сталкиваются перед нами, а мы смеемся снова и снова, чтобы прогнать молчание.

Успокоившись и отогнав тишину, Одри шепчет:

— Я тебя очень хорошо понимаю.

Будит меня страшный грохот — кто-то нещадно колотит в дверь.

Заплетаясь ногами, я тащусь открывать и вижу перед собой того самого парня, который сбежал, не заплатив. Кажется, с той ночи у реки прошла целая вечность.

Парень смотрит очень сердито.

Впрочем, а когда он смотрел иначе?

Он поднимает ладонь — молчи, мол, и дай мне сказать первым. И говорит:

— В общем, — выдерживает он театральную паузу, — заткнись и слушай.

По голосу ясно, что парень не просто сердит. Он очень сердит.

— Смотри, Эд. — Желтые глазищи царапают меня, как кошачьи когти. — Сейчас три часа утра. Жара, причем влажная, а мы тут с тобой стоим и беседы беседуем.

— Да, — соглашаюсь я. В голове моей алкогольные пары висят такой тучей, что впору дождю идти. — Беседуем, — подтверждаю я слова парня.

— Издеваешься?

Ссориться мне не хочется. Совсем.

— Извини. Что случилось?

Он молчит, а воздух между нами искрит. Парень реально злится. Наконец он выдавливает из себя:

— Завтра. Ровно в восемь вечера. «У Мелуссо». — Он поворачивается, чтобы уйти, и вдруг вспоминает: — Да, вот еще что.

— Слушаю.

— Чипсы не жри больше, ладно? А то меня стошнит уже скоро. — Палец угрожающе тычет мне в грудь. — И это, давай, поторапливайся уже. Мне, можно подумать, делать больше нечего, как за тобой бегать! Понятно, нет?

— Понятно, — киваю я и, несмотря на дозу алкоголя в крови и туман в голове, решаю попытать удачи. — Кто тебя послал?

Желтоглазый, злющий, затянутый в черную кожу парень снова вспрыгивает ко мне на крыльцо. И шипит:

— А я знаю? — А потом хихикает и качает головой. — И вообще, ты бы сам головой подумал. Считаешь, ты один тузы по почте получаешь?

Он хихикает снова, разворачивается и уходит прочь, растворяясь в темноте. Сливаясь с мраком.

Одри стоит у меня за спиной, и я понимаю: надо сесть и все обдумать.

Для начала я записываю все, что было сказано.

«У Мелуссо». Ровно в восемь вечера. Быть там непременно.

Записку я наклеиваю на дверь холодильника. И отправляюсь спать. Вместе с Одри. Во сне она обычно кладет на меня ногу, и мне нравится чувствовать ее дыхание на шее. Минут через десять она просит:

— Эд, расскажи мне, пожалуйста, все. Где ты был? Что ты делал?

Когда-то я проговорился про задания на бубновом тузе. Без подробностей.

Сейчас мне тоже не до того — спать хочется. Но делать нечего, приходится рассказывать.

Про Миллу. Милую, добрую Миллу. Я говорю, а перед глазами стоят ее умоляющие глаза: «Я же берегла тебя как зеницу ока, правда, Джимми?»

Про Софи. Девушку, которая бегала по утрам босиком и…

Одри уснула.

Она спит, а я не могу остановиться и рассказываю дальше. Про Эдгар-стрит и другие послания. Про камни. Про то, как меня побили на моей же кухне. Про отца О’Райли. Энджи Каруссо. Братцев Роуз. Семью Татупу.

За рассказом я обнаруживаю, что абсолютно счастлив и совсем не хочу спать. Однако время идет, ночь наваливается, отвешивает подзатыльник — и я ныряю в глубокий сон.

Вы когда-нибудь видели, как зевает красивая девушка? Завораживающее зрелище. Пробирающее до мурашек.

В особенности если девушка стоит у вас на кухне в одних трусиках и рубашке. И зевает.

Именно этим Одри сейчас и занимается. А я мою посуду. Ополаскиваю тарелку, — и тут входит она. Трет глаза, зевает и улыбается.

— Выспалась?

— Ага, — кивает она. — С тобой удобно.

Можно, конечно, рассердиться. Но это комплимент.

— Садись, — машу я приглашающе.

А глаза мои невольно проходятся по ее рубашке и бедрам. Потом сползают к коленям, голяшкам и щиколоткам. И все это за одну секунду. У Одри нежные, хрупкие ступни. Такие беззащитные, словно вот-вот растают и растекутся по полу кухни.

Я насыпаю ей чашку хлопьев, и она их с хрустом жует. Мне даже не надо спрашивать, что бы она хотела на завтрак. Я и так знаю. Я вообще знаю об Одри очень многое.

Это подтверждается чуть позже, — Одри уже приняла душ и оделась.

У двери она оборачивается и говорит:

— Эд, спасибо тебе.

Следует небольшая пауза. Потом Одри замечает:

— А ведь ты лучше всех меня знаешь. И ты очень добрый. Мне с тобой так хорошо.

Она даже наклоняется и целует меня. В щечку.

— Спасибо, что терпишь меня. Такую.

Одри уходит, а я стою и наслаждаюсь ее поцелуем. Его вкусом.

А она идет по улице, потом сворачивает за угол. И перед тем как повернуть, Одри останавливается — потому что знает, я стою и смотрю вслед. Она машет мне. Я машу в ответ. А потом она исчезает из виду.

Медленно.

И временами — очень болезненно.

Одри — меня — убивает.

«И вот еще что. Чипсы не жри больше, ладно?»

В ушах звучат слова давешнего визитера.

Целый день я не могу от них избавиться, они вспоминаются и вспоминаются.

Они, и еще вот эти: «Думаешь, ты один тузы по почте получаешь?»

Понятно, что технически это был вопрос. Но на самом деле утверждение. Тут я начинаю думать: а что, если все люди, встретившиеся мне, тоже посланцы? Прямо как я? Вдруг им тоже угрожали, и они в отчаянии пытаются выполнить задания — потому что иначе им крышка? Может, им тоже в почтовые ящики подкидывали карты и пистолеты. Ну или что-то другое, в зависимости от задания. «Наверное, там все индивидуально, — думаю я. — Мне вот карты прислали, потому что я играю в карты. А Дэрилу и Кейту, наверное, выдали вязаные шлемы. А желтоглазому парню — черную куртку и сварливый характер».