Логово - Дин Кунц

Вассаго вернулся в гостиную, намереваясь просто разбудить Купера и кое о чем его расспросить. К примеру, кто такая эта Линдзи и где она живет?

Когда же Вассаго подошел к креслу, его вдруг, как раскаленным железом, обожгла дикая злоба, настолько неожиданная и ничем не спровоцированная, что она явно не могла исходить от него самого, словно помимо своей воли он оказался проводником эмоций, переживаемых другим человеком. И то, что передалось ему сейчас, было точь-в-точь похоже на тот внезапно вспыхнувший в нем гнев, который он испытал, когда любовался своей коллекцией в чреве луна-парка с час тому назад. Как и тогда, он с радостью принял его и подстегнул личной злобой, не зная, явятся ли ему, как и в прошлый раз, видения. Но на этот раз, когда он стоял, глядя на спящего Купера, гнев настолько стремительно перерос в безумную ярость, что она мгновенно вывела его из равновесия и заставила схватить со стоящего подле кресла столика бутылку "Джека Даниэля".

Неподвижно лежавшего в собственной постели и прижимавшего к телу крепко сжатые – так что ногти больно вонзались в ладони – кулаки Хатча охватило странное чувство, что его чувствами манипулирует кто-то невидимый. Он ощутил, что его охватывает непонятная дикая ярость, наполняя неведомой, без границ и ясных целей, силой, слепо ведомой только ненасытными ненавистью и злобой. В неистовости ее было что-то нечеловеческое, сродни урагану или все сметающему на своем пути смерчу, и он понимал, что может оказаться слишком маленьким сосудом, чтобы вместить в себя вею злобу, которую в него перекачивали, и, не выдержав напряжения, разлететься на мелкие кусочки.

Полупустая бутылка "Джека Даниэля" с такой силой опустилась на склоненную голову спящего мужчины, что грохот удара был подобен выстрелу из дробовика. Виски вперемешку с битым стеклом фонтаном брызнули вверх, в стороны и вниз, окропив телевизор, стены, стоявшую поблизости мебель и пол и забросав их мелкими, острыми бутылочными осколками. Воздух наполнился бархатистым ароматом спиртного, но к нему примешивался становившийся все явственнее другой запах, запах крови, потому что рваная рана на виске Купера обильно кровоточила.

Теперь он уже не спал. Он был мгновенно перемещен в совершенно иные глубины бессознательного состояния.

В руке у Вассаго осталось только бутылочное горлышко с тремя острыми зубцами, с которых на пол стекали остатки виски, вызвав в его воображении зубы змеи с капающим с них ядом. Сместив пальцы, он заново перехватил горлышко, занес его высоко над головой и, свирепо зашипев, с силой опустил вниз. Стеклянная змея вонзила свои страшные клыки в лицо Уильяма Купера.

Безумный гнев, охвативший Хатча, по накалу был не сравним ни с чем, что ему когда-либо доводилось испытывать, перед этим приступом бешенства бледнели любые, даже самые буйные выходки отца. Это было нечто, чего он никогда не был бы в состоянии породить в себе сам, по той же причине, по которой нельзя изготовлять серную кислоту в котле, сделанном из бумаги: содержимое пакета мгновенно растворит сам сосуд. Ворвавшийся в него под огромным давлением бурный поток гнева был настолько горячим, что ему хотелось кричать от боли, таким добела раскаленным, что кричать он просто не мог. Сознание его тотчас выгорело дотла, и он провалился в спасительную темень, где уже не было ни гнева, ни ужаса.

Вассаго понял, что стонет от буйной, дикой радости. После дюжины или двадцати ударов в лицо от стеклянного оружия в его руке почти ничего не осталось. И он неохотно выпустил из побелевших от напряжения пальцев короткий обрубок бутылочного горлышка. Рыча, как дикий зверь, он всем телом навалился на огромное кожаное кресло и перевернул его вверх ногами, сбросив мертвеца на покрытый зеленым ковром пол. Схватив за ножку стоявший тут же столик, с силой швырнул его прямо в экран телевизора, где в этот момент Хамфри Богарт, сидя в зале военного трибунала и перекатывая в своих морщинистых пальцах пару нуль, что-то гундосил о "малине". Что-то щелкнуло, и экран, взорвавшись изнутри, превратил Богарта в фонтан желтых искр, вид которых вызвал в душе Вассаго новую волну разрушительного остервенения. Он ударил ногой по кофейному столику, сорвал со стены два эстампа, выбил из их рам стекла, сбросил с каминной полки набор дешевых керамических безделушек. Ему хотелось перевернуть вверх дном всю квартиру, вытащить из ящиков всю посуду и разбить ее вдребезги, превратить все, что было в ней из стекла, в яркие мелкие осколки, выбросить из холодильника все его содержимое и размазать по стенам, в щепы разбить мебель, но в этом его желании ему помешал едва слышный, отдаленный вой сирены, быстро, однако, приближающийся, значение которого дошло до него даже сквозь пелену кровавого тумана, окутавшего его мозг. Он рванулся к двери, затем быстро отскочил назад, сообразив, что во дворе могли оказаться люди или кто-нибудь наблюдал за двором из окна своей квартиры. Тогда он выбежал из гостиной, быстро прошмыгнул через небольшой коридор и очутился в спальне, где, отодвинув портьеры, выглянул наружу и увидел прямо под собой крышу бежавшего вдоль всего здания навеса для машин. За навесом виднелась подъездная аллея, окаймленная с другой стороны высокой блочной стеной. Он отодвинул задвижку на двойном окне, поднял вверх нижнюю раму и, протиснувшись через небольшое отверстие, вывалился на крышу навеса, подкатился к его краю и, как кошка, приземлился на ноги на аллее. От толчка у него слетели солнцезащитные очки, он нагнулся, схватил их, снова надел. Метнулся влево, туда, где был задний двор комплекса, подстегиваемый быстро нарастающим воем сирены. Когда подбежал к расположенной с другой стороны восьмифутовой блочной бетонной стене, окружавшей весь комплекс, быстро, как паук, вскарабкался по ноздреватой ее поверхности и спрыгнул вниз на другой подъездной путь, обслуживающий машины, стоящие под навесом в другом жилом комплексе, и так от аллеи к аллее бежал он, чисто инстинктивно выбирая правильное направление в этом запутанном лабиринте, пока не оказался на улице, всего в двух кварталах от того места, где оставил свою жемчужно-серую "хонду". Вскочив в машину, включил зажигание и как мог спокойно, хотя был весь взмокший от пота и так тяжело дышал, что запотели стекла, отъехал. Упиваясь смешанным ароматом виски, крови и пота, он был так сильно возбужден, так глубоко удовлетворен содеянным, что в избытке чувств колотил ладонями по баранке и буквально визжал от приступов неудержимого хохота.

Некоторое время он просто колесил по улицам города, не имея никакого представления о том, куда едет. Когда веселость его немного поутихла и сердце перестало возбужденно колотиться, он, сориентировавшись, отправился в юго-восточном направлении, в ту сторону, где находилось его логово.

Со смертью Уильяма Купера у Вассаго исчезла единственная зацепка, которая могла бы вывести его на женщину по имени Линдзи. Но это его мало беспокоило. Он не знал, что с ним происходит, почему именно Купер, Линдзи и тот мужчина, отражение которого он видел в зеркале, были ему навязаны сверхъестественными силами. Однако он знал, что вера в мрачного своего бога поможет ему выяснить в конце концов и эту тайну.

У него возникла мысль, что Ад не просто отринул его, возвратив в мир живых, а, видимо, для того, чтобы разделаться с теми из людей, кого Царь Тьмы хотел бы видеть мертвыми. Скорее всего, его не столько вырвали из преисподней, сколько отправили обратно в жизнь с миссией уничтожать все живое вокруг себя. Теперь все более или менее становилось ему понятным. И, если дело обстоит именно так, он с превеликой радостью станет орудием своего черного и могущественного божества. Отныне он с нетерпением будет ждать следующего его задания.