Русалка - Шеннон Дрейк

— Неужели, миледи? Просто удивительно! Что касается вас, здесь тоже есть свои тайны, тайны глубокие и темные, и я думаю, что же это может быть такое.

— Удивляйтесь сколько угодно, милорд! — отрезала Ондайн с царственным видом, считая, что се собственные дела после благосклонного приема, оказанного ей королем, в полном порядке. — Я приманка и постараюсь как можно лучше сыграть свою роль. Остальное вас не должно заботить!

Она отвернулась и зашагала прочь, высоко подняв голову. Уорик смотрел, как Ондайн удаляется. Вот она прошла через туалетную комнату, вошла в спальню…

— Ондайн!

Страсть и трепет, прозвучавшие в его голосе, пронзили ее. Ондайн почувствовала, как жадный огонь поглотил ее, и обернулась с любопытством, тревогой, страхом, страхом, засевшим где-то глубоко внутри се сердца.

Он подошел к ней быстро и решительно.

Уорик приблизился почти вплотную. Ондайн осторожно отступила поближе к огню, к счастью, еще не погасшему, и забилась в угол за камином.

— Вон… Убирайтесь отсюда! — закричала она, окончательно потеряв самообладание. — Вы, сэр, чудовище! Я не такая, как ваши бесчисленные похотливые сучки! Я не домашнее животное, которое можно, когда хочется, хватать руками и наказывать, гладить и держать в клетке! Я, сэр…

— Моя жена, — ответил он с насмешкой.

— Не жена! — поправила она со злостью. — А скорее сообщница, милорд! Соучастница, соратница, которой заплатят за сотрудничество… золотой монетой, как вы меня уверяли. Выдумаете, что это ревность? Нет. Не надейтесь! Вы, сэр, будете уважать меня, вы будете… Ай!

Но дальше вместо слов раздался оглушительный визг, потому что она почувствовала, что воспламенилась не от гнева и даже не от его присутствия. Искра от пламени попала на полотенце, в которое была закутана Ондайн, и оно загорелось.

Девушка в панике ринулась прочь от камина, унося на себе пылающее полотенце. Уорик стрелой подбежал к ней, сорвал горящую материю, бросил на пол и поспешно загасил пламя. Ондайн посмотрела на пол и удивилась, что пожар так быстро потушен. С тем же выражением удивления она отметила и свою собственную наготу: теперь ее тело было доступно для обозрения, и муж ее внимательно разглядывал.

— Больно? — спросил граф.

— Нет! — ответила Ондайн и бросилась к постели, чтобы сорвать парчовое покрывало и укрыться.

Он медленно подошел к ней, слегка озадаченный происходящим.

— Обожглись, миледи? Мне горько думать, что чистота вашего тела могла быть нарушена поцелуем пламени.

Уорик подошел ближе. Ондайн передвинулась на другую сторону кровати и встала там, надеясь, что кровать послужит спасительным барьером.

— Вы же предоставили меня самой себе! — напомнила она ему. — Вы, видите ли, поклялись какой-то клятвой, что я должна быть свободна… Вы признали свое поведение отвратительным и обещали исправиться! Но тогда что все это значит?

— Ах, не знаю, — пробормотал он виновато. — Я долго жил с мыслью, что я изгой, кавалер-изгой. Человек, которого преследует прошлое и который поклялся дать свободу красавице. Увы, любимая, теперь я понял, что на самом деле этого человека преследует не прошлое, а настоящее. Моя клятва нужна была только для того, чтобы ты могла жить; а мое поведение… Я спрашивал себя, мог ли бы я вести себя иначе… Боюсь, нет; я такой, какой есть, и вряд ли мои манеры станут другими!

Уорик держался за столб, поддерживающий балдахин, и, пока говорил, поворачивался вокруг него осторожным и плавным движением, пока наконец снова незаметно не оказался рядом с ней. Ондайн стояла в нерешительности, раздумывая, оставаться ли ей на месте… или броситься бежать.

— Убирайтесь! — выкрикнула она дрожащим голосом, но он не обратил на ее слова никакого внимания, а прислонился спиной к столбу и печально улыбнулся, поймав ее взгляд, пламеневший от ненависти.

— Я все время думал и думал, моя леди. О своем поведении и о своих правах. Меня мучили тяжкие сомнения. Я думал о свободе, которой вы так жаждали, провел не одну бессонную ночь, меряя шагами эти комнаты. Я совершал по ночам длительные прогулки и, кажется, мог бы уже пешком дойти до Лондона. Я ворочался без сна на постели, зная, что вы лежите рядом, стоит лишь только протянуть руку. Во сне я представлял, что прикасаюсь к вам, изнемогая от сладкой муки, которую рождали во мне воспоминания о вашем обнаженном теле, напряженном и жаждущем. Я вертелся, моя госпожа, как уж на сковородке. Я проклинал все на свете, и все во мне стонало от боли, но над всем этим преобладало уважение к человеку, к личности. Я перенес жестокие, бессонные ночи — вес это ради чести той, которую называю женой. И сегодня ночью, Ондайн, я снова думал о нашем отчуждении, о моих мучительных ночных часах, о раздражении и ненависти, которые мы испытывали друг к другу все эти дни. И все, до чего я додумался, был вопрос — зачем?

Уорик подошел к ней. Знакомая улыбка, темные ресницы вокруг теплых янтарных глаз соблазнителя.

— Моя дорогая госпожа, — пробормотал он, — я безумно устал, давайте пока все оставим как есть! Будущее всегда в тумане. Со временем он рассеется.

Будущее… Мысли о нем неотступно преследовали ее, то вселяя надежду, то заставляя отчаиваться.

— Оставить все как есть?! — возмутилась Ондайн, яростно вырываясь из его рук, но Уорик захватил развевающуюся вокруг нее парчу, и прежде чем Ондайн смогла что-либо сообразить, она уже лежала на кровати, подмятая тяжестью мускулистого тела, и смотрела в насмешливые глаза, которые победно поблескивали.

— Нет! — закричала она в полном смятении.

Если он будет ласкать ее, она пропала! Он поймет, что все ее сопротивление фальшиво. Свободной рукой она попыталась ударить его, но он поймал се руку у самой своей щеки и не рассердился, но только скрутил ее так, что больше она не могла двигаться. В ее распоряжении остались только слова, и она умело использовала их:

— Убирайтесь к тем, кому по душе ваши ласки! Уходите к вашей обожаемой Анне с похотливыми глазами! Мне неприятны ваши грязные ласки…

Ее прервал поцелуй. Прикосновение его алчущих теплых губ отдавало вкусом бренди, ароматом, захватывающим все ее чувства. Ах, этот поцелуй! Он обжигал сильнее, чем огонь; он затрагивал все, что было в ней живого. Его язык проникал все глубже, нежный, ищущий, рождающий чудесное безумие, отдававшееся внутри приятной болью. Этот поцелуй был медленным, игривым, сильным, но не грубым, настойчивым, но не дерзким. Уорик коснулся рукой ее обнаженной груди, слегка поигрывая розовым бутоном, а потом попробовал его на вкус. Взрыв удовольствия потряс Ондайн, она сгорала от желания утолить жажду своего тела и освободиться от нее.

— Нет! — прерывисто сказала она, но оба знали, что это ничего не значит.

Он не ответил, пряча лицо у нее на груди. Она ощущала легкие прикосновения его волос, щек, губ. Он нежно ласкал ее, переходя от одной груди к другой, и она поняла, что тело предано ее так, как никогда не предавали слова или рассудок. Уорик приподнялся над ней, и она увидела его совсем другим: насмешка исчезла, и теперь серьезность и страсть определяли все.