Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 52. Виктор Коклюшкин - Виктор Михайлович Коклюшкин

удивился имени Афродита, хотя вслух оно было произнесено впервые.

Мы поздравили Надю. Николай Николаевич поцеловал ей руку. Рагожин чмокнул в щеку. Михалыч взлохматил волосы. Валентин засмущался, смешался, не зная куда деть свои руки, сунул их в карманы и — свалился вниз.

Следом спустился и Рагожин. Они помахали нам на прощание и пошли… День был солнечный, умиротворенный, и казалось, все будет хорошо… Если не смотреть в сторону китов.

Тем временем принялись за ремонт самолета. Михалыч — материалист — полез в душу к Тушке с паяльником и отверткой. Запахло канифолью, жженой резиной.

— Ты у меня будешь как новенький, — приговаривал Михалыч. — Ишь что вздумал — тосковать! Да если каждый начнет — работать будет некому!

Николай Николаевич грустно улыбался, слушая Михалыча, и старательно выводил на карте вдоль всего Тихого океана: «Остров Афродиты». Надежда, подоткнув юбку, мыла в кают-компании пол.

Я послонялся немного без дела и сел в проеме люка, вдыхая новый воздух и покачивая ногами.

За песчаной отмелью начинались кусты, еще дальше взбиралась в поднебесье лиловая гора. Меня насторожило, что она была какая-то слишком ровная, будто придуманная мной. Почему? Я не успел додумать, как услышал крик о помощи. Кричала Надя.

…Мы нашли ее без чувств, лежащую у туалета рядом с ведром и тряпкой. Михалыч опустился на колени, легонько потряс девушку за плечи.

— Надюшка, очнись! Что с тобой? Ты меня слышишь, это я…

Надя открыла глаза. Не понимая, издалека вернулся ее взгляд.

— Наденька, Надюшка! — обрадовался Михалыч. — Что с тобой?..

— Весь остров… — прошептала она. — Весь… ост-ров…

И вновь потеряла сознание.

Мы подняли обмякшее девичье тело, пронесли вперед и уложили на кресла 1а и 1б. И туг меня бросило в жар.

— Весь остров!.. — это Рагожин послал нам какой-то сигнал! Они что-то узнали. Они в опасности! А кому Рагожин может сообщить? Михалыч ему не доверяет…

— Я чего… я, если…

— Вам, Николай Николаевич, он постесняется… А Надя — она же, наверное, постоянно думала о Валентине и первая приняла сигнал. И он ее… поразил.

— За мной! — заорал Михалыч. — Никола-ич, за мно-ой!.. — загромыхал шажищами по кораблю. Уже снизу, от земли, донеслось: — Ребя-ты-ы!.. Держи-ись!..

Я взял оставленную Померанцевым подзорную трубу, навел на лиловую гору. Сначала все было как в тумане: потом, когда поправил резкость, увидел… дощатый сарай, горку наколотых поленьев… Я повел трубу влево — загорелый, лет 28, мужчина в голубой майке пилил дрова. Тыльной стороной ладони убрал со лба темную челку, улыбнулся… Ноги у меня задрожали. Я повел трубой дальше: спиной ко мне пилил дрова пожилой… Белая рубаха навыпуск, сутулая спина, волосы редкие, седые… Он обернулся — это был мой дедушка!

Все в голове у меня закружилось. Отца я тоже сразу узнал, но боялся поверить, а теперь, когда дедушка обернулся… Но куда? Куда обернулся дедушка, кого он зовет? Карапуз на толстеньких косолапеньких ножках топает к нему, вытянув ручонки, ой-ой, сейчас упадет! Нет, сзади его успевает подхватить молодая, веселая, хохочущая — моя мама!

Я узнаю, вспоминаю, это мы в гостях у бабушки в Голованове. Мама с папой еще живут дружно, они еще не развелись, и я просыпаюсь и засыпаю счастливый! Я не люблю взрослых, которые спрашивают: кого я больше люблю — папу или маму? Я терпеливо и снисходительно отвечаю: «Обоих», «Одинаково», «Без чуть-чуть», «Очень крепко»… Но я уже знаю, что дальше будет — за обедом: «После работы — святое дело!» — отец выпьет рюмку (маленькую рюмку прозрачной водички, от которой, он дает мне понюхать, пахнет невкусно), затем сразу же и цепко — вторую… Он начнет говорить громче, лицо станет красным, мама будет смотреть на него вопросительно, радость у меня внутри пройдет и останется какая-то натужность…

Опустил подзорную трубу… И тут, как молния, осветила меня догадка: «Весь остров — мираж!» Вот что хотели передать нам наши друзья! Но где они сейчас?! В каком мираже?! Необходимо было срочно вернуть Николая Николаевича и Михалыча.

Я пристегнул Надю ремнями и спустился по лестнице. Песок под ногами был плотный, сыроватый. Я оглянулся на самолет и побежал. И вроде бы успел пробежать всего несколько метров, как — что такое?! Меня обогнал грузовик! Разболтанный, подпрыгивающий на ухабах, он оставил облако пыли, а когда пыль осела — передо мной был бабушкин дом! Это было мое детство. Это был мой мираж.

…Отец сидел на бревне и курил папироску «Прибой».

— Витька?! — закричал он куда-то мне за спину. — А ну иди сюда, шельмец!

Я обернулся. От крыльца дома шел… я маленький. В коротких штанишках на лямках, рубашка выбилась наружу. Мордашка виноватая, чумазая. Подошел, осторожно, чуть помедлив, тронул мои ручные часы пальцем.

— «Победа»?

— A-а?.. Не-ет… «П-полет»…

— «Победа» лучше. У Сашкиного отца «Победа», он говорит….

Я слушал и не слышал. Слезы выступили на глазах. Я вспомнил, — как же я мог забыть! — что у моего отца не было ручных часов, а у Сашкиного отца… И Сашка всегда хвастался, а я говорил: «Ну и что, вот вырасту и куплю папке часы, вот!» Ой-ой-ой! И разом все навалилось: часы, мамино выходное платье, которое почти всегда висело в шкафу и убийственно пахло нафталином, а у нас с братом — заплатки, заштопанные чулки, ботинки «просят каши»…

Отец аккуратно задавил окурок каблуком, поднялся. Мы стояли друг против друга, мой отец был моложе меня, меньше ростом и — чего уж греха таить — проще!

Я неловко протянул руку.

— Виктор…

— У меня младший тоже… Витек. — Отец не удивился, он вообще никогда не удивлялся, оглядел меня, как закрытую пивную палатку — ничего, мол, не поделаешь. — А вот и старший… (Чего-то отец любил хвалиться нами, когда мы были маленькими.)

Из-за сарая, набычившись, выходил паренек с презрительными и обидчивыми глазами молодого властолюбца.

Колька!.. И стыдом опалило, будто виноват я, что знаю, какая ждет его судьба…

Я суетливо начал копаться в карманах, наконец догадался — выхватил из бокового авторучку и протянул. Очень он любил в детстве разные (поломанные, конечно) самописки, зажигалки, фонарики, перочинные ножики.

Колька даже руку из порток не вынул, смотрел в упор, презрительно, словно я его подкупить хотел (а может, так оно и было?). Потом вырвал авторучку из пальцев и ушел за сарай.

— Пошли в дом, гостем будешь! — отец хлопнул меня дружески по спине.

Я взял ладошку маленького Вити, и мы: я, я маленький и молодой отец — пошли в дом, где нас ждала мама.

Со мной она поздоровалась доброжелательно, а меня маленького подняла,