Совесть королям - Мартин Стивен

Яков с остекленевшими глазами сидел, откинувшись на спинку стула, сжимая в руке бокал, как ребенок свою бутылочку.

— Я почти не заботился о нем, о моем храбром мальчике…

Казалось, он разговаривает с самим собой. Как всегда в минуты опьянения, у монарха проявился сильный шотландский акцент.

— Любовь — не самое главное для будущего короля. Я не знал ее вообще, когда сам был ребенком. Вот почему я привык осторожничать, быть всегда себе на уме. Он никогда не нуждался во мне…

— Возможно, — рискнул перебить его Грэшем. — И все-таки вы его любили.

Теперь комната вращалась вокруг него как сумасшедшая. Сэр Генри попытался сосредоточиться. Нет, все это только кажется, она не может вращаться. Ком-на-та сто-ит на мес-те. Это просто дает о себе знать выпитое вино… Вращение слегка замедлилось, и тут же улеглось и неприятное ощущение в желудке. С другой стороны, зачем себя мучить? Грэшем встал, мысленно махнул на все рукой, отчего чуть не свалился на пол, отошел в дальний конец комнаты, достал ночной горшок, в который его успешно вырвало. Склизкая рвота обожгла горло и язык.

— Увы, сэр Генри, дело в другом, — произнес Яков, отрешенно уставившись в пространство. Похоже, он не заметил путешествия Грэшема к ночному горшку. Куда только подевался одурманенный вином человек, который только что кричал, будто в жуткой агонии? Правда, в глазах его по-прежнему стояли слезы. — Я больше ничем не могу ему помочь. А еще я совершенно неожиданно понял: мне не хватает тех, к кому я мог бы обратиться в трудную минуту. Видите ли, если они убили его… вполне вероятно, их следующим шагом будет попытка убить меня.

Это что-то новое. Так из-за чего все-таки страдает Яков? Из-за смерти старшего сына? Или от страха за собственную жизнь?

— Это зачем же, сир?

— Они задумали возвести на трон слабовольного Карла, чтобы затем помыкать им, преследуя свои интересы.

— Они? — удивился Грэшем, на мгновение забыв о правилах хорошего тона, что в разговоре с коронованной особой вещь крайне опасная. Но Яков, кажется, не заметил его бестактности.

— Да, все те, кто желает лишить короля его последних радостей в этой жизни — охоты, близкой дружбы с теми, кто ему нравится.

В голосе Якова прозвучали слезливые нотки жалости к самому себе.

— Не исключено, что это друзья моих близких. Они опасаются утратить на них влияние, если эти люди начнут прислушиваться к моему сыну…

Ага! Вот оно что! Яков сказал примерно то, чего сам так боялся услышать. Он понял, что Овербери вполне мог приложить руку к смерти принца Генри из опасения, что в один прекрасный день тот может застать своего отстраненного отца в более дружелюбном настроении и откроет глаза на сладкую парочку, Карра и лорда Томаса, которых король пригрел на своей груди. Так действительно ли Яков переживал по поводу внезапной смерти сына? Кто знает. Возможно, да. Но, как обычно бывает у натур сложных и неоднозначных, к страданиям примешивалось кое-что другое — в данном случае страх за свою собственную шкуру.

Интересно, хватило бы сэру Томасу Овербери дерзости убрать с дороги наследника английского престола?

— А теперь скажите мне, сэр Генри, прав ли я в своих опасениях? Кстати, пейте. Вино хорошее.

Комната наконец-то прекратила свое вращение, как с удовлетворением отметил про себя Грэшем. Ну, разве что, стены время от времени покачивались.

— Думаю, что сэр Роберт Сесил отлично понял бы ваши страхи. Что касается друзей некоего приближенного… Я бы не стал исключать такой вероятности. То есть почти не стал бы. Право, не знаю… Сир, если даже он решился на такое злодеяние по отношению к вашему сыну, то вряд ли способен на злодеяние по отношению к вам.

— Это как же? Что-то я плохо понимаю.

Грэшем задумался, с трудом соображая. Признаться честно, ему было страшно — не переоценил ли он свои способности трезво мыслить?

— Единственная причина, по которой кто-то пожелал убрать с дороги вашего сына, — это оставить на троне вас, а рядом с вами — ваших друзей. Если же нашлись способные на подобное преступление, то они, свершив свое черное дело, сейчас имеют все основания хранить вас во здравии. Ведь вы — ключ к их собственному процветанию.

Интересно, как этот человек мог поддерживать отношения с Робертом Карром, зная, что приятель этого самого Карра вполне мог покуситься на жизнь его сына? С другой стороны, каким образом сэр Генри Грэшем может позволять себе такие вольности в общении с королем? Или ему совсем не дорога собственная жизнь?..

— Боюсь, что вашими устами говорит Макиавелли, сэр Генри. Надеюсь, вам известно, какого Макиавелли я имею в виду, — негромко произнес Яков. Предугадать его настроение было невозможно.

— Макиавелли разговаривал голосом королевских дворов и тех, кто жаждет власти, — ответил Грэшем. «Истинным голосом королей и прочих властителей», — добавил он про себя.

— А этот ваш приятель, Эдвард Кок? Он способен на подобное злодеяние? Хватило бы у него духу лишить меня сына и наследника? — Взгляд Якова был обращен в сторону, на прогоревшие в камине поленья. С тех пор как король вошел к Грэшему, никто не удосужился подбросить в огонь новых.

Людям свойственно думать о будущем, строить планы, готовиться к грядущим событиям, однако при этом они часто впадают в заблуждение, полагая, будто они хозяева собственной судьбы. Мгновения, которые определяют наши жизни, события, определяющие будущее миллионов людей, часто скрыты от нашего взора. Они как крошечные спусковые крючки, на которые кто-то нажимает совсем беззвучно, и мы не замечаем, как переступаем некий новый порог, как принято решение и теперь впереди нас ждет нечто совершенно иное, которое, может, хуже, а может, и лучше настоящего. Грэшем отвечал на вопросы короля инстинктивно и без колебаний. На то, чтобы ответить, ему потребовалась всего одна секунда.

— Нет, только не он. Если даже в смерти вашего сына повинны не естественные причины, а нечто другое, уверяю вас, сэр Эдвард Кок к этому не причастен.

— Однако ведь именно его стараниями вы сейчас находитесь здесь, чем причиняете страдания собственной супруге и терзаете сердца ваших детей, которые живут в страхе, боясь, что больше никогда не увидят родного отца. Именно его стараниями, по вашему же собственному признанию, вы лишились лучшего друга, спасителя и героя.

— Верно, ваше величество, он именно таков. Однако насколько я знаю этого человека, сэр Эдвард никогда бы не взял на себя грех убийства наследника трона. С одной стороны, он слишком труслив. С другой — хотя Кок давно посвятил всю свою жизнь достижению честолюбивых целей, он все-таки добивается их исключительно в рамках закона и ради закона. И, в-третьих: какую выгоду для себя он извлечет из этой смерти?

— А не мог ли тот, кого вы называете Робертом Сесилом, осуществить это черное дело из могилы? Не пытается ли он даже оттуда наказать меня?

«А этот человек, оказывается, не такой уж дурак».