Совесть королям - Мартин Стивен

Он держал кубки в одной руке, королевский указ — в другой.

Джейн какое-то мгновение смотрела на мужа, после чего бросилась ему на шею. Сэр Генри выронил из рук и кубки, и королевский указ, а сам оказался загнан в угол и буквально пришпилен к стене.

— Ты действительно свободен? — спросила Джейн, делая шаг назад, чтобы лучше рассмотреть блудного супруга. От волнения у нее перехватило дыхание, к лицу прилила кровь.

— Свободен, как небесная: пташка, иными словами, свободен до тех пор, пока какой-нибудь монарх не сочтет нужным упрятать меня за решетку, или же меня попытается убить маньяк-сифилитик, или…

— Прекрати! — велела она мужу и, взяв в ладони его лицо, заглянула в глаза, как будто в них была спрятана некая чудесная неизведанная страна. — Хотя бы раз в жизни не говори чушь.

Но тут рядом с Грэшемом вырос верный Манион, и хозяйка дома была вынуждена ретироваться от двери к стене. Следует воздать Маниону должное: совершив чудеса ловкости, он поймал на лету и кубки, и королевский указ, и прежде чем аккуратно положить их на пол в крошечной прихожей, по достоинству оценил и то и другое. Взяв в руки королевский указ, верный слуга принялся изучать его, рассчитывая на то, что супружеская чета, словно пара голубков, проворкует всю ночь и он им не понадобится. Более того, Манион уже собирался выйти вон, когда глаза его выхватили в указе одну любопытную фразу.

Манион читать умел, причем очень даже неплохо. Правда, он привык делать вид, будто грамоте не обучен, да и вообще, зачем она ему — пустое занятие для щеголей и бездельников. На этот раз, прочтя на бумаге строчки указа, он расплылся в ухмылке, а в глазах его заплясали чертики.

— Простите, что прерываю вас, ваша милость, — обратился он к Грэшему нарочито громко. — Но я подумал, что лучше спросить у вашей милости, нуждаетесь ли вы в моем дальнейшем скоромном присутствии, или мне лучше оставить лорда и леди Грэшем…

— Что ты несешь? — спросил его Грэшем, не поняв, к чему он клонит. Джейн как жена обычно обращалась к нему «милорд», так было заведено в семьях. Но никаких членов палаты лордов в этой комнате вроде бы не было.

— Вы что, разве не читали, что написал король? — спросил Манион и расплылся в ухмылке еще шире. — Прочтите все, с начала и до конца. Согласно королевскому указу, вы не только вновь свободный человек, вскоре вы будете называться Генри Грэшем, первый барон Грэнвилл. Поздравляю вас, милорд.

Грэшем растерялся, не зная, что сказать.

— Еще два часа назад я был пленником в Тауэре… Не понимаю, что все это значит…

— А по-моему, это значит, — ответила Джейн, и лицо ее озарилось светлой улыбкой, — что король наконец-то счел тебя достойным своего доверия.

13 ноября 1612 года

Дворец Уайтхолл, Лондон

Если мир безумен, то средоточие его безумств — это дворец Уайтхолл. Столько свечей, ламп и фонарей ослепительно сверкали здесь этим ноябрьским вечером, что со стороны казалось, будто дворец объят пламенем — огромный погребальный костер королевских финансов. Каждый день и каждый вечер тут за счет его величества кормили такое количество людей, что одна газетенка однажды назвала Уайтхолл приютом для титулованных дармоедов. Здесь даже слуги имели собственных слуг. Кстати говоря, если вам требовался конюх или лакей, то на поиски нужного человека уходило никак не меньше десяти минут.

Грэшема и Маниона провели по дворцу. Два молодых лакея, сопровождавших их, пока они шли бесконечными коридорами, смотрели, широко открыв от удивления глаза, на творящуюся вокруг вакханалию. Интересно, что эти ребята станут рассказывать по возвращении из дворца? Даже в это время суток, то есть около шести часов вечера, им попалась парочка пьяных, посапывающих в углу. Из одной комнаты, хихикая, выбежала женщина, на вид из благородных. Одна грудь наружу, другая — на подходах к свободе в вырезе дорогого платья. Она налетела на Маниона и от неожиданности отшатнулась назад, изумленно выгнув брови, после чего вновь захихикала и бросилась прочь.

«Интересно, очень даже интересно», — подумал про себя Манион. Король отвел им личную столовую покойного Роберта Сесила, которой тот пользовался последние годы, — длинный стол и резные дубовые стулья прекрасной работы. Сесилу нравилось запугивать сидевших в них гостей. Правда, сегодня, когда дверь распахнулась, взору предстал отнюдь не бывший хозяин столовой, а Бэкон в обществе епископа Эндрюса.

Завидев Грэшема и Маниона, оба поднялись с мест и протянули для рукопожатий руки.

— Примите мои поздравления по поводу освобождения, милорд, — произнес сэр Фрэнсис Бэкон с открытой улыбкой.

— Примите и мои наилучшие пожелания в адрес вашей чести, — добавил епископ Ланселот Эндрюс. Он так же был искренне рад видеть не просто сэра Генри Грэшема, а первого барона Грэнвилла.

Бэкон и Эндрюс уселись по обе стороны стола. Бэкон, который, похоже, чувствовал себя во дворце более привычно, указал Грэшему на его место — во главе стола. То самое, где когда-то, со злорадной улыбкой поглядывая на своих гостей, восседал Сесил. Бэкон, несомненно, являл собой первый ученый ум во всем королевстве. Эндрюс же был единственным епископом, к которому Грэшем питал уважение.

— С вашего позволения, я, пожалуй, откажусь от этой чести, сэр Фрэнсис, — произнес сэр Генри. — Не думаю, что я достоин места во главе стола. Сегодня вечером я бы предпочел быть третьим, пусть даже третьим среди равных.

С этими словами он опустился на стул рядом с Эндрюсом. Кроме всего прочего, эта позиция позволяла ему видеть лицо Бэкона. Тот куда более явно выдавал свои истинные чувства и мысли, нежели епископ. Сэр Фрэнсис улыбнулся и позвал слугу. Своего личного, отметил про себя Грэшем, — ворчливого старика, которого он видел и раньше. В отличие от Бэкона Эндрюс слуги при себе не имел.

Те из слуг, кто доставил угощения, были, по всей видимости, новичками и с нескрываемым любопытством глазели по сторонам, пока несли подносы с дымящимися яствами. Судя по всему, они ожидали, что их оставят прислуживать за столом, и были крайне удивлены — а точнее сказать, оскорбились, — когда им было велено выйти вон.

— Давайте есть и одновременно вести беседу, — предложил Бэкон, как всегда — сама учтивость. — Нам предстоит многое обговорить. Скажите, согласится ли ваш человек обслуживать нас?

Грэшем вопросительно посмотрел на Маниона. Тот кивнул.

— Я бы хотел знать правду, — произнес сэр Генри. — В меня стреляли из арбалета, я подвергся нападению со стороны целой банды головорезов, едва не расстался с жизнью на крыше храма и провел несколько месяцев пленником в Тауэре. Вам может показаться, что в этом нет ничего удивительного. — Он потянулся к середине стола и положил себе на тарелку рыбы. — Тем не менее, хотелось бы знать, почему со мной такое происходит, отчего меня пытаются избить, убить, заточить в темницу. Что это за такие «театральные бумаги», хотелось бы мне знать, из-за которых вся эта катавасия?