Дым и зеркала - Нил Гейман

– Нет. Совсем никаких. И никаких выделений я тоже не замечал.

Бенхэм устал, за левым глазом у него пульсировала тупая боль. Он опустил взгляд на результаты анализов в папке.

– Боюсь, вы все еще больны.

Саймон Пауэре поерзал на сиденье. У него были большие водянисто-голубые глаза и бледное несчастное лицо.

– А как насчет того, другого, доктор? Врач тряхнул головой.

– Чего другого?

– Но я же вам говорил! На прошлой неделе. Я же вам говорил! Ощущение, что мой… эм… мой пенис уже больше не мой пенис.

«Конечно, – подумал Бенхэм. – Тот самый пациент». Ему никогда не удавалось запомнить череду имен, лиц и пенисов с их неловкостью, с их бахвальством, их запахом нервного пота, их печальными заболеваньицами.

– М-м-м. И в чем же дело?

– Оно распространяется, доктор. Такое ощущение, что вся нижняя часть моего тела принадлежит кому-то другому. Мои ноги и все остальное. Да, конечно, я их чувствую, и они идут туда, куда я хочу, но временами у меня появляется такое ощущение, будто они хотят пойти куда-то еще, и что если бы им вздумалось пойти куда-то, то они и меня забрали бы с собой. А я был бы бессилен им помешать.

Бенхэм покачал головой. Он, в сущности, даже не слушал.

– Пропишем вам другие антибиотики. Если старые до сих пор не одолели вашу болезнь, уверен, новые справятся. И от этого второго чувства они тоже, вероятно, вас избавят: скорее всего это просто побочный эффект антибиотиков.

Молодой человек только смотрел на него в упор, и Бенхэм решил, что следует сказать что-нибудь еще.

– Наверное, вам следует больше гулять. Молодой человек встал.

– В то же время на следующей неделе. Никакого секса, никакой выпивки, никакого молока после таблеток, – повторил врач свою литанию.

Молодой человек ушел. Бенхэм наблюдал за ним внимательно, но ничего странного в его походке не заметил.

В субботу вечером доктор Джереми Бенхэм и его жена Селия обедали у одного коллеги. Бенхэма посадили рядом с иностранным психиатром.

За закусками они разговорились.

– Когда говоришь людям, кто ты, – поведал психиатр, который оказался огромным американцем с удлиненной головой и внешностью морского пехотинца, – всегда возникает одна и та же проблема: приходится смотреть, как остаток вечера они пытаются вести себя нормально. – Он не-Бенхэм хмыкнул и, поскольку сидел рядом с психиатром, остаток вечера попытался вести себя нормально.

За обедом он выпил слишком много вина.

После кофе, исчерпав все возможные темы для разговора, он, насколько ему помнилось, рассказал психиатру (которого звали Маршалл, хотя он попросил Бенхэма звать его Майк) про навязчивую идею Саймона Пауэрса.

Майк рассмеялся.

– Звучит забавно. Может, даже чуточку жутковато. Но беспокоиться не о чем. Вероятно, это просто галлюцинация, вызванная реакцией на антибиотики. Похоже на синдром Кэпграса. Вы тут о нем слышали?

Бенхэм кивнул, потом подумал и сказал: – Нет.

Не обращая внимания на поджатые губы жены и ее почти незаметное покачивание головой, он налил себе еще вина.

– Синдром Кэпграса, – начал объяснять Майк, – ярко выраженная сексуальная мания. Лет пять назад о нем была целая статья в «Журнале американской психиатрии». Коротко говоря, он заключается в том, что человек уверен, будто важных в его или ее жизни людей – членов семьи, коллег, родителей, возлюбленных, кого угодно, заменили – слушайте внимательно! – на точных двойников. Это относится не ко всем знакомым больных. Только к избранным. Зачастую только к одному человеку. И никаких сопутствующих навязчивых идей или галлюцинаций у них не бывает. Только одно. Это всегда люди с острым эмоциональным расстройством и склонностью к паранойе.

Психиатр поковырял большим пальцем в носу.

– Два или три года назад я сам столкнулся с подобным случаем.

– Вы его вылечили?

Поглядев на Бэнхэма как-то странно, психиатр усмехнулся – В психиатрии, доктор, – в отличие, быть может, от мира клиник, где лечат заболевания, передаваемые половым путем, – нет такой вещи, как исцеление. Есть только поддерживающая терапия.

Бенхэм отпил красного вина. Позже ему пришло в голову, что если бы не вино, он ни за что такого бы не сказал. Во всяком случае, вслух.

– Надо думать, – он помедлил, вспомнив фильм, который видел подростком (что-то про похитителей тел?), – надо думать, никто никогда не проверял, не были ли эти люди действительно заменены точными двойниками?

Майк… Маршалл… или как там его звали, посмотрел на Бенхэма еще более странно и повернулся на стуле, чтобы заговорить со своим соседом по другую руку.

Бенхэм, со своей стороны, пытался и дальше вести себя нормально (что бы под этим ни подразумевалось), но потерпел самое горестное поражение. Он действительно сильно напился и начал бормотать про «гребаных выходцев из колоний», а по возвращении с обеда чертовски поссорился с женой – ни то, ни другое никак нельзя было счесть обычным происшествием.

После ссоры жена Бенхэма заперла перед ним дверь спальни.

Он лежал на диване внизу, укрывшись мятым покрывалом, и мастурбировал себе в трусы, пока жаркая сперма не выплеснулась ему на живот.

Под утро он проснулся от ощущения холода в гениталиях.

Вытершись полой белой рубашки, он снова заснул.

Саймон не способен был мастурбировать. Ему хотелось, но рука просто отказывалась двигаться. Она лежала рядом с ним совершенно здоровая и невредимая, но было такое ощущение, что он начисто забыл, как заставить ее повиноваться. Как глупо, ведь правда?

Правда?

Его прошиб пот. Капли стекали с его лица и лба на белые хлопковые простыни, но ниже шеи его тело было сухим.

Захватывая клетку за клеткой, что-то поднималось внутри него снизу вверх. Оно мягко погладило его лицо, точно возлюбленная поцеловала, лизнуло шею, выдохнуло воздух на щеку. Коснулось его.

Ему надо было встать с постели. Он не мог встать с постели.

Он попытался закричать, но рот отказывался открываться. Голосовые связки отказывались вибрировать.

Саймон все еще видел потолок, по которому скользили полосы света от фар проезжающих внизу машин. Потолок начал расплываться: глаза все еще принадлежали ему, и на них выступали слезы, которые, скатившись по его лицу, намочили подушку.

«Врачи не знают, что со мной, – думал он. – Мне твердят, у меня то же, что и у всех. Но я не мог этим заразиться. Я подцепил что-то другое. Или может быть, – подумал он, когда перед ним все поплыло, и остатки Саймона Пауэрса поглотила тьма, – это оно подцепило меня».

Вскоре Саймон встал, помылся и внимательно осмотрел себя перед зеркалом ванной. Потом улыбнулся, точно увиденное ему понравилось.