Корнилов - Владимир Федюк

Как бывший депутат Думы, Львов принимал участие в работе Государственного совещания. Даже на него, человека не слишком прозорливого, увиденное произвело гнетущее впечатление. У другого это могло вызвать тревогу, страх за будущее. Львов, с его сверхэмоциональным восприятием окружающего, едва не заболел. Для него навязчивой мыслью стало примирение Керенского и Корнилова. То, что произошло дальше, на первый взгляд кажется невероятным, совершенно фантастической чередой ошибок. На деле трагическая путаница последующих дней была порождением того взаимного недоверия, которое заставляло Керенского, Корнилова, Савинкова да и всех других, вовлеченных в эту историю, подозревать друг друга в смертных грехах.

В Москве Львов остановился в гостинице «Националь». Здесь он случайно встретил некого И.А. Добрынского, с которым когда-то был шапочно знаком. Добрынский имел репутацию авантюриста и пустослова. Знакомые за глаза назвали его «хан татарский». Он действительно хвастал родством со знаменитой ханской династией Гиреев и говорил, что по первому его слову поднимутся 40 тысяч горцев. Патологическая хвастливость была главной чертой Добрынского, а для того чтобы создавать впечатление о себе как о человеке значащем, он постоянно должен был вращаться в «кругах».

Добрынский немедленно рассказал Львову, что едет в Ставку, куда приглашен для участия в неком секретном совещании. На самом деле Добрынского никто в Ставку не приглашал, и ездил он в Могилев по мелкому, сугубо личному поводу. В вагоне Добрынский познакомился с Аладь-иным. Ни о чем серьезном они не говорили, но Добрынский почувствовал зависть: ведь Аладьин действительно ехал в Ставку по приглашению Корнилова, а на перроне того встречали Филоненко и Завойко. В Могилеве, коротая время до поезда, Добрынский пошел обедать в Офицерское собрание. Здесь он подслушал разговор неизвестных офицеров, поносивших правительство и самого Керенского. Этот ничего не значащий эпизод стал толчком к обвалу дальнейших событий.

Вернувшись в Москву, Добрынский вновь встретился с Львовым. Тот по характеру своему был готов поверить любому вранью, и Добрынский не выдержал. Под страшным секретом он сообщил, что присутствовал на тайном совещании, где было решено объявить генерала Корнилова диктатором. В Ставке, по его словам, все ненавидят Керенского. На него уже готовится покушение, и премьера специально пригласили в Могилев для того, чтобы арестовать, а то и убить. Он, Добрынский, уговорил Корнилова повременить, но в его отсутствие дурные советчики могут заставить главковерха изменить свое мнение.

Львов страшно разволновался. Он действительно восхищался Керенским и теперь испугался за него. Он решил немедленно ехать в Петроград, для того чтобы предупредить Керенского о грозящей опасности. По приезде в столицу он сразу же отправился в Зимний дворец и немедленно был принят Керенским. Это уже выглядит странно, премьер нередко отказывал во встрече и действующим министрам. По словам Керенского, он полагал, что Львов зашел «попросту поболтать». Примем это объяснение — Керенский знал, что Львов его боготворит, и мог позволить себе получить удовольствие от сеанса восторженного поклонения.

Но разговор с самого начала далеко ушел от публичного признания в любви. Львов начал путано говорить о том, что Керенский теряет авторитет в стране, что против него крайне левые, а ныне и правые. Правительству, по его словам, нужно иметь более прочную опору и для этого ввести в состав кабинета политических деятелей, стоящих правее кадетов. При этом он постоянно говорил так, что создавалось впечатление, будто бы он действует от чьего-то имени.

Керенский попытался уточнить, кого Львов представляет, но тот ответил, что не может этого сказать. Тем не менее Керенский не прервал разговор, не выставил Львова вон. По его словам, он подумал, что Львов действует от имени «родзянковской группы», то есть умеренно правых политиков, оставшихся после революции не у дел. Центром их консолидации весной 1917 года были частные совещания Государственной думы, а с августа — вновь созданный Совет общественных деятелей.

Расстались Львов и Керенский почти дружески. Львов пообещал при следующей встрече рассказать о том, кто стоит за ним. Керенский дал обещание ответить на вопрос о перспективах расширения правительства за счет представителей правого политического крыла. Львов задом пятился к двери, повторяя, что у тех, кого он представляет, есть серьезные силы и влияние. Керенский улыбаясь провожал его к выходу, он, похоже, искренне получил удовольствие от этой бестолковой беседы.

Разумеется, никого, кроме себя самого, Львов не представлял. Возвратившись в Москву, он связался со своим старшим братом Н.Н. Львовым. Тот тоже в недавнем прошлом был депутатом Думы, но, в отличие от младшего брата, отличался характером более трезвым и рациональным. Львов-старший входил в руководство Торгово-промышленного союза и обладал прочными связями в деловом и финансовом мире. При встрече братьев младший сообщил старшему, что он только что приехал из Петербурга, куда его вызывал Керенский. По его словам, Керенский пришел к убеждению, что для борьбы с большевизмом необходимо прилечь к управлению общественных деятелей правого толка и эту задачу премьер поручил ему. В воображении Львова-младшего все успело перепутаться. Инициированный им самим визит к Керенскому стал поездкой по приглашению, то предложение, сказанное им на этой встрече, теперь было вложено в уста премьера. Все это важно понять, чтобы разобраться в причинах позднейшего конфликта Керенского и Корнилова.

Отметим еще одно обстоятельство: ложь всегда остается ложью, но поведение Добрынского и Львова принципиально различалось своей природой. То, что у Добрынского было откровенной «хлестаковщиной», у Львова звучало настолько искренне, что вполне могло убедить собеседника. Львов-старший показал на следствии по «корниловскому» делу: «Считаю нужным прибавить, что брат мой Владимир, благодаря глубоко пережитым душевным потрясениям, связанным с революцией 1917 года, отличался крайней неуравновешенностью характера и порывистостью принимаемых решений». Менее деликатные современники прямо писали, что Львов серьезно повредился рассудком. В его мозгу фантазии и реальность настолько переплетались, что различить их не мог и он сам.

Вечером в гостиничный номер Львова зашли Добрынский и Аладьин. Львов, к этому времени уже искренне уверовавший в свои выдумки, завил им, что его поездка увенчалась полным успехом. Керенский, как он сказал, вполне готов вести переговоры о реконструкции правительства. Лишне напоминать, что это было совсем не так. Прошел день, а Львову все уже виделось в другом свете, нежели это было в реальности. Аладьин вздохнул: «Ну, слава Богу, мы, кажется, избегли крови». Но дело испортил Добрынский, обидевшийся на то, что он перестал быть центром внимания. Он сказал, что из Ставки им получены тревожные вести: верх снова берут сторонники диктатуры. Львов вновь засуетился и заявил, что завтра же едет в Могилев, чтобы лично договориться с Корниловым.

В путь они отправились вместе с Добрынским и на следующий день, 24 августа, уже были на месте. Как раз в это время Корнилов провожал в столицу Савинкова. Генерал П.А. Половцев, ехавший тем же поездом, вспоминал, что видел Львова на перроне, но не придал этому значения. До этого Львов никогда не был в Ставке, у Добрынского знакомых здесь тоже не было. Точнее, знакомый был, но чисто случайный. Во время первой поездки в Могилев попутчиком Добрынского оказался есаул И.А. Родионов, член Главного комитета Союза офицеров, а по совместительству еще писатель и журналист. К нему-то в гостиницу «Париж» и направились приехавшие. Тот оказался на месте и гостеприимно предложил Львову пустующую кровать в своем номере.