Свой среди чужих. В омуте истины - Иван Дорба
Шрифт:
Интервал:
Александра Петровна посмотрела на меня: как я оцениваю ее рассказ, — и, уловив в моих глазах интерес, продолжала:
— Затворив за ним двери, бедненькая Софа обняла дочь и заплакала. «Неужели все мучения начнутся сначала? Сегодня ночью или завтра явятся за мной? И что делать с Майей?»
Время тянулось мучительно долго. После полуночи не оставалось уже почти никакой надежды. И она принялась собирать вещи ему и себе. Из анабиоза ее вывел резкий телефонный звонок. Дрожащей рукой она подняла трубку:
— Софа, дорогая, — прозвучал радостно возбужденный голос мужа, — готовь все, что у нас есть, и накрывай, подавай на стол. Мы с Кобой сейчас выезжаем! — И повесил трубку. — «Сошел с ума?—мелькнула первая мысль.—Голос радостный, и кто на Лубянке ему позволит звонить по телефону? Неужто правда? А что я могу подать?..» — Мысли путались, и все же она машинально накрыла ящики парадной скатертью и расставила посуду.
Сквозь окно струились первые проблески веселого апрельского утра. Защебетал, усевшись на форточку, воробей. Прозвучала автомобильная сирена. Поднялась соседка и прошла на кухню поставить на плиту чайник. «Сейчас пойдет гулять с собакой, а вернувшись, постучится и, шаря по комнате тазами, сладким голосом о чем-нибудь спросит. И что ее все так интересует? Сексотом работает, что ли?»
А та, поставив на малый огонь чайник, позвала овчарку и, отворив наружную дверь, обомлела: по лестнице, как ей поначалу показалось, несли портрет Сталина. И тут же поняла, что поднимается он сам, отец народов! Схватив за шею овчарку, она кинулась обратно в прихожую и, громко крикнув: «Идет Иосиф Виссарионович!» — шмыгнула вместе с собакой к себе.
У Софы по спине прошел холодок. Потом бросило в жар, и, обернувшись на вставшую, вопреки обыкновению, дочь, велела быстро собрать постель, отнести в ванную и привести себя в порядок:
— К нам большой гость!
И подумала про себя: «Значит, все будет шибко хо! Отлично! Слава тебе, Господи!» — и перекрестилась. Услыхав звонок, пошла открывать дверь.
— Калбатоно Софа, доброго утра! Гастэй прынымаэтэ? — улыбаясь и кивая головой, сказал, на нее поглядывая, Сталин.
За ним следовала свита. Небольшая прихожая заполнилась людьми. Хозяин пригласил гостей в столовую. И вскоре, как по волшебству, на столе появились закуски, вина, бокалы, серебро. А Коба тем временем заглянул в спальню, кухню, познакомился с Майей и, закурив трубку, заключил: «Тэсно живете! Тэсно! — и, повернувшись к Поспелову, вполголоса бросил: — Надо здэлатъ!»
За бокалом «чхавери» речь зашла о «Витязе в тигровой шкуре». Софа, к своему удивлению, узнала, что Вождь и Отец Народов исправил несколько стихов в переводе Нуцубидзе, и очень неплохо, что у него есть и свои собственные стихи и что он интересуется великими восточными поэтами. Часа через два гости уехали, а пьяный от счастья и доброго вина Серго позвонил и рассказал о случившемся мне.
— А что, Нуцубидзе хороший переводчик? Конкурировать с Бальмонтом не так-то просто! — поинтересовался я.
— Что ты! Его рекомендовал, кажется, Лаврентий Павлович. Наш сосед. У нас в редакции, кажется, Шенгели, сочинил стихи:
В Гослитиздате, в ректорате
Шум и веселье народово,
То не Бадридзе, Лордкипанидзе,
А Нуцубидзе с переводами.
Слаще, чем халва, перевод Шалва.
Джан-Нуцубидзе великого.
Что пастернаки — дети собаки
Перед лицом солнцеликого.
Мы посмеялись, и она продолжила свой рассказ:
—Прошло несколько дней, положение изменилось. Писатели, входя ко мне в кабинет, сначала поворачивались в противоположный от моего стола угол и громко приветствовали: — Здравствуйте, Сергей Иванович! В ту же неделю были выселены соседи, проживавшие в двухкомнатной квартире, пробита туда дверь. Освободила свою комнату и Зинаида со своей овчаркой. А в анфиладу комнат была привезена мебель. Изменился и Серго Иванович. Глаза стали уверенными, не бегающими, в голосе звучала уверенность, и он прибавил в весе.
Прошло еще какое-то время. Помню, у меня сидели Ауэзов и Соболев. Шла речь об «Абае», «отредактированном»! Мухтар понимал, что иначе роман не увидит свет, понимая свое бессилие и чтобы хоть как-нибудь высказать свой протест, поглядывая то на меня, то на своего «переводчика» Соболева, вдруг заговорил на певучий лад: «Коринфский тиран Периандр отправил своего посла к милетскому тирану Эрастибулу, чтобы спросить у него совета, как ему лучше утвердить власть. Тот вывел посла за город к зреющей ниве и, беседуя с ним о посторонних вещах, срезал своим острым мечом колосья, поднимавшиеся выше других. И так прошел по всему полю и с тем отпустил посла. Возвратившись к Периандру, посол жаловался, что его отправили за советом к человеку, который портит свое добро. Но Периандр понял мудрый совет Эрастибула и погубил или присудил к изгнанию граждан, возвышавшихся над другими своим умом, влиянием, знатностью. Такая политика неизменно применялась монархами и демократами и давала одинаковый результат: поколения людей становились все ровней, все послушней, ограниченней, а количество "зерна" более скудным. Так было в Древней Греции, Вавилоне и Риме... Так редактируют нашего брата и поныне...»
Ауэзову не дал кончить влетевший директор Издательства, который, едва переведя дух, выдавил: «Александра Петровна, вас вызывает Молотов!» Поднявшись к директору, я взяла трубку и назвалась. И тут же услышала голос Вячеслава Михайловича: «Александра Петровна! У вас работает редактором Сергей Иванович Кавтарадзе. Я хочу его взять к себе!» — «То есть как взять?» — не поняла я сразу. «Беру покуда своим заместителем!» — «Когда его к вам прислать?» — «Пусть сейчас и приезжает!..»
Так «ныне расстрелянный враг народа С.И. Кавтарадзе» преподнес Издательству еще один сюрприз!
«Альмаро» набирался сил. Спустя два-три месяца Александра Петровна стала выводить меня в свет. И я не посрамил ее. Первый же визит к Игнатьевым увенчался успехом — я покорил их моим французским, поведением за столом, и т.д. и т.н. Впоследствии мы стали друзьями. Круг знакомых ширился исподволь, вначале редакторы. Надо сказать, что в ту пору это были люди высокой квалификации, такие как, скажем, Георгий Аркадьевич Шенгели, возглавлявший в двадцатые годы поэтов Москвы и снятый с поста председателя за критику Маяковского, или нашумевший потом своим романом за границей Вениамин, ставший Валерием, Тарсис — личный осведомитель Берии... Юдкевич, Кульма- нова, Цинговатова...
1948 год — начало моей литературной деятельности (а значит, и московская прописка — все должно было сделано так, чтобы комар и носа не подточил!), слабенькие рецензии на поступавшие в редакцию рукописи, разумеется, внутренние, сделанные при подсказке Александры Петровны...
Невольно приходят на ум мемуары жены известного писателя Берды Мурадовича Кербабаева. Волею судьбы она бежала из стамбульского гарема свергнутого султана Абдул-Гамида. Интереснейший, но далекий от художественного воплощения, документ, так никогда и не увидевший свет.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!