Дом без выхода - Олег Рой

Леша отыскал в ее сумочке пачку «Vog», поднес зажигалку, Марьяна жадно затянулась.

— Я подумала: пусть к ней вернется все то зло, которое она мне причинила! Но мне в голову не могло прийти, что все обернется так!..

— Допустим, но при чем тут Виолетта?

— Я наняла ее, чтобы она мне помогала.

— И что она делала? — Леша тоже закурил и придвинул пепельницу поближе к кровати.

— Ну, например, она привезла мне волосы Тины. Я слепила восковую куклу с ее волосами и сделала отворот.

— И этим роль Виолетты ограничилась?

— Да что ты, нет, конечно! Она там столько всего наворотила!

— А именно? — Алексей не на шутку встревожился.

— Знаешь, она с таким энтузиазмом откликнулась на мое предложение, что я даже удивилась! — призналась Марьяна. К счастью, она почти совсем успокоилась, лекарство все-таки помогло. — Такие интриги плела, что я только диву давалась! Тине лапшу на уши вешала, чтобы та заподозрила Стаса в измене. С дочерью своей его познакомила, сосватать хотела. Из кожи вон лезла. Словом, делала все, чтобы вбить клин между Тиной и Стасом. Сейчас-то я понимаю, что она для себя старалась!

— А раньше не понимала?

— Разумеется, нет, ведь я ей платила!

— И много? — поинтересовался он, гася сигарету.

— Пятьсот в месяц.

Алексей присвистнул:

— Да-а, сильно же ты ненавидела Тину!

— Так сильно, что убила ее! — вздохнула Марьяна. К счастью, плакать у нее уже не было сил.

— Перестань! — Алексей ласково погладил обнаженные руки жены. — Ты уже большая девочка, находишься в здравом уме и отлично понимаешь, что убить человека ни ненавистью, ни твоим дурацким колдовством нельзя, это просто смешно!

— Но ведь Тина умерла!

— Это был несчастный случай! Или…

— Что ты хочешь сказать?

— Пока ничего. Но Виктор прав — в этой истории слишком много непонятного. Особенно роль Виолетты. Если бы Тину убили, никто бы не сомневался, что это дело ее рук.

— Но ведь она попала в аварию! Не могла же Виолетта столкнуть ее машину с дороги!

— Да, не могла… — Алексей поднялся и вновь заходил по комнате.

Марьяна с тревогой наблюдала за ним. Он дождался, пока она докурит сигарету, вынес из комнаты пепельницу и, вернувшись, с улыбкой сказал:

— Знаешь что, давай-ка спать! У тебя, я вижу, глаза слипаются.

Марьяна не стала спорить и через несколько минут уже сладко посапывала, свернувшись калачиком в объятиях мужа. Алексей так и не уснул. Лежал, боясь шевельнуться, разбудить Марьяну, и смотрел в просвет между шторами, как занимается за окном серый арбатский рассвет.

Конечно же повесить в спальне постеры Кате не разрешили. Порядки в школе, где ей предстояло учиться, оказались настолько строгими, что у девочки возникло подозрение — не специально ли Виолетта выбрала для нее учебное заведение, больше похожее на тюрьму?

Школа находилась в Солсбери, в живописном месте, в двух часах езды от Лондона, но познакомиться с местными достопримечательностями Кате так и не удалось: сразу из аэропорта ее привезли сюда и с тех пор ни разу не разрешили выйти за пределы территории.

Ей все здесь не нравилось: вечное свинцовое небо, и постоянные дожди, туманы и промозглость, и тяжелые викторианские здания учебных и жилых корпусов, где было холодно и сыро. Педагоги и учащиеся — чужие, неприветливые, первое время смотрели на Катю, как дикари на Миклухо-Маклая, и вскоре она уже выла от дурацких вопросов: правда ли, что у нее на родине все поголовно пьют водку и круглый год стоят трескучие морозы?

"Нет! — стиснув зубы, отвечала Катя. — И медведи по улицам тоже не ходят". Отвязались от нее лишь после конфликта с соседкой по комнате, американкой Уитни. Та назвала Россию отсталой и нищей страной, Катя не стала опускаться до уровня "сам дурак!", а просто послала американку куда подальше. Уитни тут же нажаловалась воспитательнице, сухощавой даме с выпученными глазами, которую Катя сразу же прозвала про себя Вяленой Воблой. Девочку из России наказали, но оставили наконец в покое.

Кроме беспардонной ябеды Уитни соседками по комнате были еще сестры-близняшки Сара и Кора, тусклые, бесцветные. Катю они просто не замечали, да и сама она не слишком стремилась к общению с ними. Из двадцати одноклассниц ей по-настоящему нравилась только одна — симпатичная носастенькая хохотушка из Чехии с труднопроизносимой фамилией, состоящей чуть ли не из одних согласных, но дружба с ней была немыслима, поскольку девочки принадлежали к разным отделениям. Этого странного деления общежитий, постоянного соперничества и даже вражды между ними не только не осуждаемых, но даже подогреваемых педагогами, Катя никак не могла понять. Ей представлялось, что делить всех на "свой — чужой" можно в зависимости от характера или чего-либо другого, но уж во всяком случае не от того, в каком из мрачных, серых, похожих друг на друга как две капли воды корпусов человек проводит вечера и ночи. За свое отделение принято было стоять горой, а первенство, особенно в спортивных соревнованиях, считалось для каждого из трех общежитий делом чести. Спорта Катя вообще не любила, поскольку была слабенькой — в мать — и болезненной. Но в этой школе физической подготовке уделялось огромное внимание. Катя попробовала ездить верхом, но лошадь попалась с норовом, девочка ее боялась, и в результате ноги и бедра были у нее в синяках. Пришлось отказаться от верховой езды и заняться теннисом, гимнастикой и легкой атлетикой.

Учиться оказалось тоже нелегко. Хотя уровень ее знаний во многом оказался выше, чем у остальных, языком она владела не настолько хорошо, чтобы понимать быструю разговорную речь.

Всех учениц, кроме старшеклассниц, заставляли носить школьную форму, дурацкую юбку в складку и клетчатый пиджак. Катя, дома не вылезавшая из джинсов, чувствовала себя неуютно и постоянно мерзла. Но самым тяжелым испытанием оказалась необходимость постоянно, ежесекундно находиться в обществе других людей. Спальни здесь были на несколько человек, ели одновременно всей школой в большой столовой, домашние задания делали в общих классах, отдыхали обязательно вместе, по крайней мере в одних помещениях. Единый для всех насыщенный график не оставлял девочкам ни минуты личного времени, ни малейшей возможности побыть в одиночестве. Здесь даже мылись в общем душе, туалетные кабинки закрывались так, чтобы были видны головы и ноги. Все эти дурацкие правила были для Кати настоящей пыткой, и она из чувства протеста то и дело их нарушала, за что ее постоянно наказывали.

Будучи «совой», полуночницей, Катя дома ложилась спать поздно, не раньше двенадцати, утром поднималась с огромным трудом и в выходные спала до полудня. Здесь же и в будни, и в праздники девочек поднимали в шесть часов, а отбой был в девять. После этого уже нельзя было ни зажечь лампу и почитать, ни встать с кровати — ябеда-американка тут же настучала бы об этом Вяленой Вобле. И Кате приходилось укладываться одновременно со всеми, она часами ворочалась без сна на жесткой спартанской постели, вставала с головной болью и целыми днями ходить сонная.