Коммод - Михаил Никитич Ишков

десять монет, сложил их столбиком и показал Стации. Затем в сопровождении Вирдумария, Тертулла и выбравшегося из-под стола Луципора направился к выходу. У порога повернулся, сплюнул и добавил:

– А за ублюдка – ответишь!

* * *

Утром, прикладывая примочку к подбитому глазу, император, к немалому удивлению Витразина, всегда вслух зачитывавшего входящие документы, лично ознакомился с отчетом городского префекта о произошедшем в столице за ночь.

Отчет начинался с короткого обзора положения в Италии и провинциях. Здесь приводились факты неповиновения местной власти, сообщалось о бунтах, о состоянии дел с подвозом хлеба в столицу из Африки. Пробегая взглядом по строчкам, написанным крупным отчетливым почерком, – так повелось со времен Марка, – проглатывая рутинные сведения о собираемости налогов, очень краткие, основанные на доносах упоминания о произволе, лихоимстве и других проступках чиновников на местах, цезарь неожиданно для себя наткнулся на знакомое имя. Наместник Аквитании Фуффидий Руф извещал о шайке разбойников, возглавляемой дезертиром Матерном, наводившей страх на всю провинцию.

– Кто такой этот Матерн? – спросил цезарь.

Витразин смешался, пожал плечами.

– Выяснить, – приказал император.

Раскатывая далее свиток, пробегая взглядом преступления, совершенные в городе за ночь, нашел место, где говорилось об опасных преступниках, устроивших побоище в харчевне «Путь к радости», что в Субуре. Итог: один из мирных посетителей убит, другой искалечен (правая рука отрублена почти до плеча), третий после удара рукоятью меча по голове до сих пор находится в беспамятстве. Здесь приводилось свидетельство одного из посетителей, показавшего, что один из злоумышленников прилюдно утверждал, что является цезарем и Отцом римского народа. Или собирается им стать. Если слова свидетеля подтвердятся, подобную дерзость следует рассматривать как вопиющее покушение на достоинство римского народа и его императора.

Коммод удовлетворенно хмыкнул, вернул Витразину свиток и жестом отослал прочь из спальни. Затем взглянул на молчаливо стоявшего у ложа Ауфидия Викторина.

– Какие меры приняты по делу о драке в «Пути к радости»?

– Назначено расследование, объявлен розыск преступников.

– Есть результаты?

– Нет, государь. Свидетели утверждают нелепицу. Если принять их слова на веру, придется признать, что германец, нанесший увечья и отделавший до смерти одного из нападавших, это Вирдумарий, а зачинщик драки, по слухам, ты, господин.

– Ты веришь слухам, Ауфидий?

– Как прикажешь отвечать, государь, по совести или по долгу?

– Есть разница?

– Есть, Луций. Если по совести, я уверен, что это был ты, господин. По долгу – подобное заявление должно приравниваться к государственной измене.

– Ауфидий, почему ты решил, что я принимал участие в этой постыдной драке? Мне интересно.

Префект города развел руками.

– У Стации-Врежь кулаком найдены новенькие золотые монеты с твоим изображением. Если будет позволено допросить стихотворца Тертулла и императорского лектикария…

– В этом нет необходимости. Ты вполне убедительно разъяснил свою позицию. Только, старик, давай условимся, что и впредь будем обходиться без назиданий. Не надо учить меня, как следует жить и как править.

– Помилуйте, боги, какие назидания! – всплеснул руками Ауфидий. – Разве я когда-нибудь отваживался давать советы божественному Марку, если меня не просили об этом. Можешь быть уверен, Луций, я никогда не отступлю от этого правила. Меня другое тревожит…

– Что еще?

– Слухи в Риме распространяются очень быстро. Город жить не может без сплетен, домыслов, предвкушения забегов, выступлений гладиаторов. Без ставок и споров, у какой партии конь лучше. Несовпадение взглядов по этому вопросу может стоить в Риме головы, что подтвердили скачки, устроенные в пятый день Сатурналий, после которых в разгоревшейся между «зелеными» и «голубыми» драке было убито более двух десятков человек. Здесь жарче и яростнее всего обсуждают самые нелепые предзнаменования, верят всему, что наболтают старухи или новоявленные пророки. Вчера, например, актриса Цитера во время представления обнажила зад. Сегодня весь город будет обсуждать его достоинства. Не менее животрепещущей может оказаться тема овладения девственницами…

– Вот и хорошо, – неожиданно перебил его император.

Ауфидий недоверчиво глянул на него.

– Но эти слухи могут оказаться нелицеприятными.

Император вздохнул:

– Я смотрю, Ауфидий, ты до сих пор остался верен учению стоиков. Вот ты как рассуждаешь – сплетни, домыслы, обнажение зада или число девиц, ставших женщинами, ты относишь к мнениям, к пустякам и полагаешь, что они наносят ущерб достоинству власти. Это не пустяки, Ауфидий, это очень даже не пустяки. Я имею в виду зад Цитеры и все прочее, вплоть до девственниц. Ты попробуй сделать эти слухи и сплетни лицеприятными для Палатина, тем более что представитель высшей власти не сплоховал с тремя девицами и не дал об вести себя вокруг пальца. Пошли своих соглядатаев на улицы города. Пусть они помогут народу восхититься геркулесовой силой своего императора, его умением дать сдачи и вернуть свое. Плебс любит, когда какой-нибудь мастак и своего не упустит, и чужое прихватит.

Коммод удовлетворенно подергал пальцы и, обращаясь как бы к самому себе, добавил:

– В следующий раз не будут подсовывать испорченный товар.

– Не понял, – признался Викторин. – Это что, дело государственной важности?

– Безусловно. Во второй половине дня доставь ко мне Стацию-Врежь кулаком. Доставить тихо, без шума, а то у нее такой голосище, что весь Рим сбежится. Ступай, старик. Я доволен. Ты гни свою линию, философическую, а я буду гнуть свою. Позови Клеандра, пора одеваться.

Префект поклонился, начал задом отступать к выходу из спальни. Император усмехнулся:

– Что ты пятишься, Ауфидий, как перед каким-то восточным деспотом. Еще на колени бухнись. Я плоть от плоти римлянин и гражданин, так что веди себя достойно.

Старика бросило в краску. Он выпрямился, склонил голову и повернулся к выходу. Коммод зевнул и, когда старик добрался до двери, спросил:

– Послушай, дружище, что, у этой Цитеры и в самом деле такая замечательная попка?

– Знатоки утверждают, что просто образцовая. Истинная Венера Каллипига.

– Ну-ну, не преувеличивай, – поджал губы цезарь, потом, не скрывая интереса, добавил: – Доставить ее во дворец после Стации. Хотя ладно, ступай, этим займется Клеандр.

* * *

Вышедший в декурионы спальников раб всегда сам одевал императора. Так было в детские годы, когда они играли в «похищение сабинянок» или в «Ганнибала у ворот Рима», и в юном возрасте, когда Коммод сменил отроческую тогу на взрослую. Во время одевания Клеандр обычно выкладывал цезарю все дворцовые новости.

Вот и на этот раз, облачая Луция в пурпур, докладывал о ссоре на кухне, где кто-то из поваров посмел возразить Клиобеле, а маленькую Сейю застукали в кладовой с негром-лектикарием.

Коммод не отвечал, задумчиво подставлял то одно плечо, то другое. Затем неожиданно поинтересовался:

– Как находишь Вирдумария?

– Выше всяких похвал.

– А наш рифмоплет?

– Проявил верность и мужество. В отличие от прошлых лет, когда