Птенец - Геннадий Михайлович Абрамов

выгоде высшей, дальней, которая есть единственная достойная его цель.

Шурик слушал внимательно. Долго молчал, думал. А потом спросил:

— Ты член, что ли?

— Шурик, — расхохотался Иван. — Вы мне льстите... Если не возражаете, пойду окунусь, — и подмигнул, как давнему приятелю. — Пока здешнее рукотворное море еще живо.

2

В троллейбусе разузнал о строящейся ГЭС, о Дивногорске, о пассажирских катерах, плавающих по Енисею, заодно и о возможности устроиться на ночь.

По совету учтивого молодого человека выбрал захудалое рабочее общежитие неподалеку от парка культуры и отдыха и в указанном месте сошел.

Теперь у него уже был навык по устройству в общежития или скромные гостиницы (которые не для иностранцев и высокопоставленных наших). По опыту зная, что на одну ночь всюду пускают неохотно, пококетничал с бабулей-администратором, кое о чем туманно намекнул, развлек легендой, вызвав легкое сочувствие, и бабуня, припрятав в платочек задаток, без оформления отвела его в просторную комнату, где стояли четыре кровати.

— С приходу, сынок, занята, — сказала. — На ей бульзерист спит. А из ентих выбирай каку хош.

— Ясненько.

Бросил рюкзак на угловую и пошел на часок прогуляться, перекусить и посмотреть город.

Поначалу его удивило и озадачило обилие на улицах праздношатающихся. Был всего лишь четвертый час пополудни, и мелькнувшее предположение, что, может быть, на здешних заводах какой-нибудь особенный график, разрешающий прекращать работу в два часа дня, он, поразмыслив, отбросил как маловероятное. Сам вид гуляющих, их расслабленные походки, бессовестные, сытые, тронутые пороком лица говорили об ином. Молодые, хотя и не первой свежести, раскованные «чуваки и чувихи», одетые по той авангардной моде, которая некоторое время шокирует консервативное большинство. В их нарочито неторопливом дефилировании по улицам, по захламленному опустелому парку чувствовался некий вызов, они словно несли перед собой какую-то свою особую отмеченность, породистость, явно демонстрируя что-то понятное только им одним, и Ржагин припомнил: «Елки-моталки! Сюда же тунеядцев сгружали. Ну да, слухи ползали, в Красноярск».

И ему тотчас сделалось их жаль.

Теперь, встречаясь и расходясь, он смотрел на них другими глазами, как на сломленных и удрученных, и то, что они вышагивали самоуверенно, чванливо-гордые, якобы непокоренные, педалируя свою дутую революционность, лишь удесятеряло жалость к ним.

Перекусив в немноголюдном кафе, крайне бедном ассортиментом, он вернулся в номер и решил пораньше лечь спать, дабы завтра прожить плотно — с первым же автобусом отправиться к котловану знаменитой местной ГЭС. Города он не почувствовал, и его решение спустя сутки ехать дальше только окрепло.

Долго ворочался, насильно вызывая не ко времени сон; истомленный, стал было расслабленно стихать, как вдруг что-то заскреблось, забеспокоили какие-то новые посторонние звуки, и Иван с досадою приподнялся.

С высоченного потолка из-под матового плафона с отбитым краем экономно падал свет. Одутловатый мужчина в промасленной кепке беззастенчиво рылся в его рюкзаке, выставив его для удобства на стол. Двухдневная щетина фиолетово-чернильной каймой обегала его вытянутый подбородок и скулы. Он спокойно вынимал вещи Ивана одну за другой, обстоятельно осматривал, изучая, оценивая, откладывал, будто он у прилавка в магазине, и снова запускал свою волосатую руку в рюкзак.

Иван изумился:

— Эй, — и подумал: «Ну и будяра».

Мужчина посмотрел на него с рассеянным вниманием — как на придорожный куст, из которого выпорхнула птичка, — и продолжал досмотр.

Изумление Ивана сменилось тяжкой оторопью.

— Из милиции, уважаемый?

Демонстративное молчание, отсутствие какой бы то ни было реакции (что Иван всегда считал хамоватым чванством) ожгло его, рассердило. Вскочив, он натянул штаны и рубашку и с нескрываемым раздражением, саркастически произнес:

— Рыщете? Что погуще и подороже? Вот так, по нахалке, в чужом?

Товарищ ни на слова, ни на тон не среагировал — стоял себе и потрошил рюкзак.

Выйдя из себя, Иван вырвал у него из рук драгоценные плавки.

— Во компот. Грабят среди бела дня и даже разрешения не спрашивают.

И стал собирать и запихивать вещички снова в рюкзак.

Мужчина не возражал. Просто стоял и смотрел, как Иван возвращает все на место.

— Вы сожитель? Бульдоверист?

Заглянув ему в лицо, Иван ужаснулся: взор заволокло, бульдозерист смотрел туманно и потусторонне. Непомерно вял, расслаблен. «Батюшки, дурной, — расстроился Ржагин. — Вот везуха. Накушался какой-то дряни. Однако перспектива — провести ночь с этаким красавчиком... Но, кажется, не опасен. И то хлеб».

— Давайте знакомиться, уважаемый бульдозерист. Вавила, можно запросто, Вав.

И поймал его висевшую плетью тяжелую руку. Пожал и развернул ладонью к свету.

— Так, что мы имеем. Шершавая, чересчур морщинистая — нервы, браток, никуда. Выдающийся бугор Меркурия — лживость, лукавство, склонность к воровству и, простите, нахальство и глупость. Линии сердца вообще нет — безбожник, вероломный человек. Что же, рад знакомству. А теперь давайте спать, ладно? Говорят, утро вечера мудренее.

Иван опустил руку — она упала, стукнувшись в бедро, покачалась и остановилась.

— Класс, — кивнул Ржагин на руку. — Впервые вижу. Однако мне пора. Не знаю, как вам, а мне вставать раненько. Спокойной ночи, товарищ бульдозерист.

И, не раздеваясь, повалился на кровать.

— Не стойте столбом, так не уснете, — сказал, взбивая подушку послаще. — И электричество нас призывают экономить.

Успокоился, задремал — те же шелесты, звуки. Знакомая картина — бульдозерист, поставив рюкзак на стол, пересматривает его вещи.

— Это уж слишком. Просто ни в какие ворота, — заворчал, поднимаясь. — Вроде обо всем договорились, а вы опять за старое. Что вы ищете, дьявол вас раздери? Золото? Деньги?

Бульдозерист заторможенно кивнул и скрипучим голосом подтвердил:

— Денги.

— Хорош гусь, — удивился Иван. — Они мне самому нужны.

Губы бульдозериста увлажнились, он поднатужился и промычал:

— Денги.

— Разве в них счастье? Глупый вы человек. Деньги не свобода, а рабство.

— Де... де...

— В рюкзаке нет, даром время теряете. Тут они, милые, — Ржагин обшлепал себя сзади по штанам, — в месте интимном и для вас недоступном. Так что смиритесь, гордый человек. И давайте наконец спать!

Он повторил операцию с рюкзаком, потуже завязал горловину и на сей раз завалил его под подушку. Сам погасил свет и лег.

Едва задремал, как почувствовал — оглаживают. Дернулся и сел.

Опять горел