Граница миров - Кристель Дабо

Наверно, Октавио сейчас спит где-то там, среди всего этого блеска. А может, и не спит, а ворочается в постели, раздумывая о том, как изменить мир изнутри. Что он сделал бы, увидев свою младшую сестру израненной? При одной мысли об этом у Офелии сжалось сердце. Дружба с Октавио была самым светлым эпизодом ее учебы в Школе. Знал ли он – и если да, то насколько хорошо? – о той роли, которую играла Секундина в Центре девиаций? Ведь судьбы инверсов зависели от рисунков этой девочки: ее карандаш определял, кто из них останется в первом протоколе, кто перейдет во второй, а кто будет крутиться на карусели до конца дней и завершит жизнь прикованным к молитвенной скамеечке. Секундина была сообщницей хозяев Центра – сознательной или нет, это уже другой вопрос. Знала ли об этом Леди Септима? Понимала ли она, с какой целью Центр держит у себя Секундину, или же не интересовалась ее судьбой?

Торн, стоявший впереди, указал Офелии на угловую многоярусную башню. Ее так искусно встроили в стену, что она была почти незаметна. Сейчас, в ореоле лунного света, башня казалась на удивление тусклой, невзрачной рядом с остальными, чрезмерно яркими строениями Центра. И только приглядевшись получше, можно было различить слабенький свет, сочившийся из щелей ставней на всех ее этажах. Этот свет ярко вспыхнул, когда Торн отворил входную дверь; Офелии почудилось, будто она угодила внутрь мощного фонаря. Торн наконец-то подал голос.

– Здесь, – объявил он.

Они стояли в центре восьмиугольного зала, служившего цокольным этажом башни. Свет исходил от лампад, горевших в стенных нишах. Каждая лампада освещала урну с фотографией. Таких здесь было великое множество.

Колумбарий.

– В этих урнах, – продолжал Торн, – прах людей, которых не востребовали их семьи и которые скончались в Центре.

Офелия похолодела, словно на нее всё еще действовали мрачные силы некромантии. Однажды ей довелось побывать в подземной одиночке Полюса, но то, что она увидела здесь, выглядело еще ужаснее. Неужели те, кто попал в третий протокол, вот так кончили свою жизнь? И сколько же их здесь! Ниши занимали множество этажей, до самой верхушки башни; к ним вели десятки лестниц, дававших доступ ко всем урнам.

– Мы ищем… кого-то определенного?

– Мы ищем нечто, – ответил Торн, щелкнув крышкой часов. – Но сперва давай сопоставим наши открытия.

Он вел себя так, словно вернулся к своему прежнему статусу чиновника. Но Офелия не обманывалась на сей счет: в его манере держаться теперь проскальзывала непривычная стеснительность, он старался избегать ее очков, когда она слишком настойчиво смотрела на него.

Она решила начать первой.

– Мы были правы: черные стекла наблюдателей позволяют им видеть наши семейные свойства. Но не только их.

Офелия перевела дыхание. Память Евлалии Дийё позволила ей истолковать отчеты, которые она прочла в секторе сотрудников. И теперь ей нужно было объяснить всё это своими словами. Притом – в колумбарии, среди множества погребальных урн, что действовало на нее особенно угнетающе.

– Тени, которые нас окружают, это… – Офелия замолчала, подбирая нужное слово. – …Это проекции нас самих. И когда наши тени отклоняются, я думаю, что с проекциями происходит то же самое и они в конечном счете возвращаются к нам в виде отголосков. Это немного напоминает… э-э-э…

И Офелия взмахнула рукой, изображая движение йо-йо[58].

– Иными словами, это гироскопическая прецессия[59], – перевел Торн.

– Тени инверсов подчиняются принципу рикошета, – подхватила Офелия. – Они воздействуют на тени всего, что их окружает, порождая еще больше отголосков. Когда обрушивается ковчег, это приводит к гораздо большей пертурбации. В конечном счете совершенно неважно, как мы это называем – «тень», «проекция», «распространение» или «отголосок»; всё это одно и то же явление – эраргентум.

– Эраргентум? – повторил Торн, явно уязвленный тем, что этот термин отсутствует в запасниках его памяти.

– Во всяком случае, именно такое название присвоил ему Центр. Это настолько тонкая материя, что ее невозможно уловить невооруженным глазом. При определенных условиях она может… как бы сказать… превращаться в твердое тело. Именно это и удалось сделать Евлалии Дийё, создав Духов Семей. И именно это Центр девиаций хочет воспроизвести в рамках проекта «Корнукопианизм». То есть создать реальный Рог изобилия, который производил бы неограниченное количество материальных ресурсов, – прошептала Офелия прерывающимся голосом. – Но это им пока не удается. Всё, что они производят, никуда не годится, потому что у них нет того, что имелось у Евлалии Дийё, – им не хватает Другого.

И Офелия стиснула руки, которые Центр сделал еще более неловкими и разбалансированными, чем прежде.

– Инверсы притягивают к себе отголоски. А Центр усугубляет наши девиации, надеясь, что один из нас вызовет самый могущественный отголосок.

Офелия прикрыла глаза, чтобы глубже проникнуть в ту, вторую память, которая жила в ней, и продолжила:

– Рог изобилия нуждается в отголосках. Они подчинены только собственным законам и логике, которые нам мог бы объяснить только сам отголосок, будь он наделен даром речи. Начиная с того момента, когда Евлалия Дийё наладила диалог со своим собственным отголоском, то есть с Другим, она смогла познать законы мира вообще и природу отголосков в частности. Именно это и позволило ей использовать Рог изобилия в полную силу. Такое познание и есть предмет изысканий, которые упорно ведутся в Центре.

Офелия крепче зажмурилась, стараясь сосредоточиться. О чём просила коменданта Евлалия Дийё? Слова, отголоски и дубликат.

– Бракованные вещи, как и Духи Семей, – это отголоски, которые обрели материальную форму. Их объединяет одно: они нуждаются в коде, чтобы воплотиться в реальности. Я нашла на форме для выпечки кексов буквы, похожие на те, что видела в Книгах. Элизабет наняли якобы для того, чтобы расшифровать Книги для Духов Семей. Но на самом деле Центр хочет создать такой же код для собственных нужд. И пока этот код не будет идеальным, их Рог изобилия продолжит извергать груды никчемной продукции.

Потом Офелия рассказала Торну об отчетах, которые она просмотрела в секторе сотрудников, о разрезе, который Секундина нарисовала на плече ее тени, о видении Евлалии Дийё, которое ей удалось вызвать в памяти, о своем нечаянном вторжении в неф второго протокола и о насильственном искуплении Медианы ради кристаллизации.

Кончив говорить, она подняла глаза и увидела, что Торн пристально разглядывает ее в призрачном свете ламп. В его глазах блестело смущение, которое, как ни странно, очень походило на зависть.