Царь Борис, прозваньем Годунов - Генрих Эрлих

Скажу я вам, что Борис Годунов с Федькой Романовым друг друга стоили и клятве этой, для обоих равно вынужденной, большого значения не придавали. Но до поры до времени соблюдали ее со взаимной выгодой. То есть, пока видели возможность выгоды, до тех пор и соблюдали. И первым обязательства свои выполнил Годунов, вместе с митрополитом пересилил он Мстиславского и Шуйского на Думе боярской, добился, чтобы бунт остался без последствий. Для зачинщиков, конечно, для Романовых. Народ у нас не прост, он это сразу разгадал. Когда опекуны царские вместе с Федькой Романовым появились перед толпой, сдерживаемой стрельцами, и объявили о достигнутом мире, из толпы вырвался крик: «Помирился ты, Федор Никитич, нашими головами!» Так-то оно так, но какое падение нравов — укорять прилюдно и громогласно собственного боярина!

Тогда же посетил я Никиту Романовича, посидел у кровати его, поговорил с ним добром. Конечно, изругал вначале последними словами за бунт неразумный и плохо подготовленный, от которого Димитрию великий урон может быть. Но после слов покаянных смягчился и дальше уж добром говорил. Знаете, жалко мне его стало, не из-за слабости его и страданий неподдельных. Я как-то вдруг осознал, что и Никита Романович из моей эпохи, не могу сказать, что без него жизнь моя была бы хуже, тут как раз наоборот, но занимал он в жизни моей немалое место, наполнял ее, и вот теперь он уходил, оставляя после себя пустоту. «Возлюбите и врагов своих». До любви, каюсь, я не дошел, но скорбел о Никите Романовиче искренне. Он ведь еще несколько месяцев промаялся, не вставая уж с постели и никого не принимая. И, когда пришла в Углич весть скорбная, я пошел в храм и заказал панихиду по рабу Божьему Никите. Господи, упокой его дупгу, где бы она ни находилась!

Удивительно, но бунт случившийся немало способствовал возвышению Бориса Годунова. Таковы уж жестокие правила борьбы дворцовой: надобно постоянно выходить победителем в своих интригах, все равно в каких, и ни в коем случае не допускать поражений. Мстиславский с Шуйским проиграли, тем самым Годунов если и не выдвинулся пока на первое место в совете опекунском, но уже сравнялся с более старшими опекунами во влиянии. Вы удивляетесь, как Мстиславский с Шуйским могли проиграть в чужом бунте? При чем здесь бунт? Бунт к дворцовым интригам никакого отношения не имеет, являясь разве что поводом. Был спор в Думе боярской о наказании Романовых, его-то старшие опекуны и проиграли. Выиграл его Годунов, уведя зачинщиков бунта от справедливого, надо признать, возмездия. И эта победа немедленно была вознаграждена — царь осыпал Годунова милостями за… подавление бунта. Такая вот усмешка судьбы, обычная, впрочем, для интриг дворцовых.

В тот год вообще много удивительных вещей происходило. Сразу после бунта Федор неожиданно воспрял с одра болезни тяжкой, да так воспрял, что не только Годунова саморучно наградил, но и жене ребенка сделал. В срок положенный Арина родила здоровую девочку, нареченную Ксенией. Новый дождь, да что там дождь! — ливень милостей пролился на Годунова, как будто он был главным виновником счастливого события. Не знаю, как там главным, но руку к этому он приложил и суетился действительно больше всех. Федор по обыкновению своему полагался на промысел Божий, Арина уже как-то свыклась со своими непрерывными и неудачными беременностями — эта была пятая после рождения Бориса, но Годунов с ретивостью молодого правителя решил поспособствовать природе. Едва прослышав о беременности царицы, отправил гонца к английской королеве Елизавете с просьбой прислать искусных женских докторов. Почему к Елизавете? Да это я, рассказывая как-то в узком кругу у царя Симеона о своем пребывании при английском дворе, пошутил, что королеве при ее горячей натуре и объявленном девическом статусе приходится быть весьма сведущей в разных женских делах. Годунов подслушал и запомнил.

Дело было тонким, исполнить его взялся вездесущий Джером Горсей. Позже он рассказывал, что так спешил, что по дороге до Литвы загнал трех ямских лошадей и забил насмерть двух ямщиков. Врет, наверно, по своему обыкновению. Но дело сделал, едва открылось весеннее плаванье, как английский корабль доставил повивальную бабку и доктора, который, как писала Елизавета в послании к Федору, «своим разумом в дохторстве лучше и иных баб».

Скрыть все в тайне полностью не удалось, лекарей английской королевы задержали в Вологде, и по сему поводу было отдельное разбирательство в Думе боярской. После долгих споров с участием святителей постановили, что не может еретическая повивальная бабка принимать младенца православного, но доктора Годунов отбил, прибыл тот в Москву к самым родам царицы. Понятно, что помочь он уже ничем не мог, младенец выскочил путем, многократно проторенным, так, что только успевай ловить, но Годунов твердил всем, что это единственно его заслуга. Уверен, что при его-то изворотливости он и неудачные роды себе на пользу обернул бы и крепко прижал бы тех бояр, что настаивали на задержании лекарей английских.

Да, прижимать Годунов умел, незаметно поначалу, но наверняка в конце. Незадолго до рождения Ксении он прижал не кого другого, как самого главного боярина и опекуна, князя Ивана Мстиславского. Скольких государей пересидел старый змей, из скольких переделок выходил битым, но живым, сколько людей предал, купил и продал, подвел под плаху и монастырь, и каких людей — зубров! тигров! не чета нынешним! — а перед мальчишкой тридцатипятилетним, только-только во власть вошедшим, не устоял! Как это Борису Годунову удалось, об этом отдельный рассказ, пока же скажу, что, сдав дела опекунские, отправился князь Иван Мстиславский в богомолье долгое через Троице-Сергиеву лавру на Соловки, а оттуда назад, на Белозеро, где в Кирилловом монастыре постригся тихо в монахи под именем старца Ионы и вскоре почил в бозе.

Так у Бориса Годунова остался один соперник пред троном царским — многоголовая гидра Шуйская. Если бы кто предложил мне тогда побиться об заклад на исход этой борьбы, я бы, пожалуй, со скорбью в душе поставил на Шуйских. И в который бы раз ошибся! Единственным извинением мне служит то, что почти никто тогда Бориса Годунова всерьез не воспринимал, даже и княгинюшка моя, к мнению которой о людях я всегда прислушивался, утверждала вместе со всеми, что Борис лишь орудие в руках дяди своего, многомудрого боярина Дмитрия Годунова. Единственное утешение то, что многие маловеры пожалели потом горько о своей ошибке, меня же Бог миловал.

Впрочем, Шуйские Борисом не пренебрегали, они, как вы помните, еще во времена царя Симеона на Годуновых зуб точили. Молодые Шуйские — так те замыслили убить Бориса, определили даже время и место — на большом пиру у князя Ивана Мстиславского, но неожиданная отставка и отъезд старого князя спутали им все карты. Вскоре после этого в Москву вернулся глава рода, князь Иван Петрович Шуйский, пребывавший несколько месяцев при армии на границе западной и одновременно пополнявший казну семейную, наместничая в Пскове. Он быстро урезонил сыновей, племянников и прочую младую поросль своего обширного рода, объяснив недорослям, что убийство Бориса не решит их проблем, Годуновы немедля выставят такого же, молодого и ретивого, а быть может, и похуже. Коли бить, так по всему роду. Так Шуйские вернулись к старой идее развода царя с Годуновыми, которая в условиях нынешних превратилась в идею развода царя с царицей.