Те слова, что мы не сказали друг другу - Марк Леви

— И скажите ему, что я буду ждать здесь, в холле, пока он не придет, хоть целый день.

Прислонившись к стенке прозрачной кабины лифта, Кнапп не сводил глаз с посетительницы. Джулия расхаживала взад-вперед возле стенда со свежими номерами газеты.

Двери лифта разомкнулись. Кнапп пересек холл:

— Чем могу помочь, Джулия?

— Для начала скажи, зачем ты мне солгал.

— Давай-ка пойдем туда, где поспокойнее.

И Кнапп повел ее к лестнице. Он предложил ей сесть в маленьком салоне возле кафетерия, а сам начал рыться в карманах в поисках мелочи.

— Кофе, чай? — спросил он, подходя к автомату с горячими напитками.

— Ни то ни другое!

— Зачем ты приехала в Берлин, Джулия?

— Неужели ты так недогадлив?

— Мы не виделись почти двадцать лет, как же я могу угадать, что тебя привело сюда?

— Томас!

— Согласись, что после стольких лет это по меньшей мере странно.

— Где он?

— Я тебе уже сказал — в Италии.

— Ну да, с женой и детками, и вдобавок забросил журналистику, это я уже слышала. Но в этой прекрасной басне все или почти все — вранье. Он сменил фамилию, но работает репортером.

— Если тебе это известно, зачем ты тратишь время на разговоры со мной?

— Я вижу, ты решил поиграть со мной в вопросы-ответы? Тогда сначала ответь на мой вопрос: почему ты скрыл от меня правду?

— Значит, тебе хочется, чтобы мы задавали друг другу серьезные вопросы? Ладно, у меня ведь найдется несколько вопросов и для тебя. К примеру, задумывалась ли ты о том, приятно ли будет Томасу увидеться с тобой? И по какому праву ты хочешь взять да и свалиться ему на голову? Просто потому, что, по-твоему, настал подходящий момент? Или потому, что тебе это просто взбрело в голову? И вот ты являешься из далекого прошлого, но только здесь уже нет никаких стен, которые нужно разрушить, никаких революций, которые нужно совершить, никакого экстаза и опьянения свободой, никаких безумств! Осталась лишь малая толика рассудительности, свойственной взрослым людям, которые стараются как могут продвинуться в жизни, построить карьеру. Тебе нет здесь места, Джулия, так что уезжай из Берлина, возвращайся домой. Ты и так успела наломать тут дров…

— Не смей так со мной говорить! — прервала его Джулия, губы у нее дрожали.

— А почему? Разве я не имею на это права? Тогда давай продолжим игру в вопросы. Где ты была, когда Томас подорвался на мине? Стояла ли ты у трапа самолета, когда он вернулся из Кабула изувеченным? Провожала его каждое утро на сеанс реабилитации? Утешала его, когда он приходил в отчаяние? Не ищи ответа, я сам его знаю, ведь именно твое отсутствие угнетало его сильнее всего! Ты хоть представляешь себе, какое зло причинила ему, на какое одиночество обрекла, сколько длилась эта пытка? Знаешь ли ты, что этот дурень, с его разбитым сердцем, все-таки находил в себе силы оправдывать тебя, тогда как я делал все возможное, чтобы он тебя возненавидел?

По щекам Джулии струились слезы, но ничто уже не могло остановить Кнаппа:

— Можешь ли ты сосчитать, сколько долгих лет ему понадобилось, чтобы наконец решиться перевернуть эту страницу своей жизни и покончить с любовью к тебе? По какому бы уголку Берлина мы ни проходили с ним по вечерам, он вспоминал о ваших прогулках, и все, буквально все — витрина кафе, скамейка в парке, столик в таверне, берег канала — пробуждало в нем воспоминания. Знаешь ли ты, сколько свиданий кончилось ничем, сколько женщин, пытавшихся его любить, натыкались то на аромат твоих духов, то на твои дурацкие словечки, которые так смешили его?

Мне пришлось выслушать о тебе все, что только можно знать о человеке: нежность твоей кожи, утренние капризы, которые он находил такими очаровательными — я так и не понял почему, — и что ты ела на завтрак, и как ты закалывала волосы, и чем подкрашивала глаза, и какую одежду предпочитала носить, и с какой стороны кровати любила спать. Мне пришлось тысячи раз выслушивать пьески, которые ты разучивала по средам на уроках музыки, потому что он, терзая себе душу, продолжал играть их неделя за неделей, год за годом. Мне пришлось рассматривать все те рисунки, которые ты делала акварелью или карандашом, всех этих дурацких зверей, которых он знал по именам. От скольких витрин мне пришлось его оттаскивать, потому что какое-то платье могло бы понравиться тебе, потому что тебе приглянулась бы та или иная картинка, тот или иной букет. И сколько раз я спрашивал себя: чем ты околдовала его, чтобы он так безумно тосковал по тебе?

А когда ему наконец-то хоть немного полегчало, я все равно чувствовал, как он вздрагивает, встретив женщину, похожую на тебя, — каждый такой фантом мог снова вернуть его страдания. Какой невероятно долгой была эта дорога к новой свободе! Ты спросила, почему я тебе солгал. Ну вот, теперь, я надеюсь, ты знаешь ответ.

— Но я никогда не хотела причинять ему зло, Кнапп, никогда! — захлебываясь слезами, пролепетала Джулия.

Кнапп взял бумажную салфетку и протянул ей:

— А почему ты плачешь, Джулия? Как сложилась твоя жизнь? Ты замужем или, может, разведена? Дети есть? Тебя перевели работать в Берлин?

— Не старайся быть жестоким, Кнапп!

— Ну, не тебе упрекать меня в жестокости.

— Ты же ничего не знаешь…

— Зато многое угадываю! Прошло двадцать лет, и ты передумала — так, что ли? Но уже слишком поздно. Он написал тебе письмо, приехав из Кабула, — только не вздумай отрицать это, я сам помогал ему находить нужные слова. И видел его убитое лицо, когда он возвращался из аэропорта в последний день каждого месяца, когда он ждал твоего приезда. Но ты сделала свой выбор, и он смирился с ним, не осудив тебя, — может, ты это хотела узнать? Теперь ты знаешь и можешь спокойно возвращаться обратно.

— Да не делала я никакого выбора, Кнапп! Это письмо от Томаса… я получила его только позавчера.

* * *

Самолет пролетал над Альпами. Марина задремала, прижавшись щекой к плечу Томаса. Он опустил шторку иллюминатора и закрыл глаза, ему тоже хотелось поспать. Через час они должны были сесть в Берлине.

* * *

Джулия рассказала всю свою историю, и Кнапп ни разу ее не прервал. Она тоже долго оплакивала человека, которого считала умершим. Закончив свой рассказ, она встала, в последний раз попросила прощения за причиненное ею зло — невольно, она ведь ни о чем не знала, — попрощалась с Кнаппом, взяв с него обещание никогда не рассказывать Томасу о ее приезде в Берлин. Кнапп смотрел, как она уходит по длинному коридору, ведущему к лестнице. Когда Джулия поставила ногу на первую ступеньку, он вдруг выкрикнул ее имя. Джулия обернулась.

— Я не могу сдержать это обещание, не хочу терять своего лучшего друга. Томас сейчас в самолете, который летит сюда из Рима и совершит посадку через сорок пять минут.