Те слова, что мы не сказали друг другу - Марк Леви

Тридцать пять минут — ровно столько было в ее распоряжении, чтобы вовремя добраться до аэропорта. Ворвавшись в такси, Джулия посулила шоферу двойную плату, если они успеют. На втором перекрестке, когда машина остановилась у светофора, она вдруг распахнула дверцу, вознамерившись сесть рядом с водителем в тот самый миг, как загорелся зеленый свет.

— Пассажиры должны сидеть сзади! — возопил шофер.

— Вы правы, но смотреться в ваше зеркальце можно только на переднем сиденье, — возразила она, опуская противосолнечный щиток. — Езжайте же, schnell, schnell![16]

То, что она увидела в зеркале, ей очень не понравилось. Веки распухли, глаза и кончик носа покраснели от слез — стоило ждать двадцать лет, чтобы упасть в объятия такого вот кролика-альбиноса… Нет, уж лучше бы Томасу и вовсе не приезжать! Крутой вираж, едва не заваливший машину набок, свел на нет первую попытку Джулии навести красоту. Она выругалась; в ответ шофер поставил ее перед выбором: либо он доставит ее в аэропорт через пятнадцать минут, либо сейчас же остановится на обочине и даст ей возможность размалевать себе физиономию.

— В аэропорт! — крикнула она и начала подкрашивать ресницы.

Шоссе было забито машинами. Джулия молила шофера: пусть обгоняет других по встречной полосе! За такое нарушение водителю грозила потеря лицензии, но Джулия поклялась, что, если их застукают, она притворится, будто у нее начались роды. Шофер возразил, что для этого надо иметь подходящие габариты и вряд ли кто-то поверит такому наглому вранью. Но его пассажирка выпятила живот и громко заохала, держась за поясницу. «Ладно, бог с вами!» — вздохнул шофер, нажав на акселератор.

— Я ведь в самом деле немного раздалась, разве нет? — забеспокоилась Джулия, оглядывая свою фигуру.

В восемнадцать часов двадцать две минуты она выскочила из машины еще до того, как та окончательно затормозила. Перед ней простирался длиннющий терминал.

Джулия спросила у проходившего мимо стюарда, куда прибывают международные рейсы. Тот указал ей на западный конец терминала. Задыхаясь, она как безумная помчалась туда, добежала, впилась глазами в табло. Никакого рейса из Рима на нем не было. Джулия сбросила туфли и совершила такой же сумасшедший марш-бросок в противоположную сторону. Там стояла плотная толпа встречающих, и Джулия с трудом проложила себе дорогу к самому барьеру. Появились первые пассажиры; автоматические двери то и дело разъезжались, пропускаятех, кто успел получить багаж. Туристы, отпускники, торговцы, бизнесмены, мужчины и женщины, одетые кто во что, в зависимости от рода занятий, повалили в зал. Приветственные взмахи рук, объятия и поцелуи, деловые рукопожатия; здесь говорили по-французски, там по-испански, чуть дальше по-английски; наконец стали выходить прибывшие четвертым рейсом, и зазвучала итальянская речь.

Двое согбенных студентов с рюкзаками шествовали под руку, напоминая парочку черепах; за ними, уткнувшись в свой требник и подпрыгивая, как сорока, семенил священник; второй пилот и стюардесса обменивались адресами — они наверняка в прошлой жизни были жирафами; конгрессмен вытягивал шею и озирался, точно филин, в поисках своей группы; девочка, воздушная, как стрекоза, летела в распростертые объятия своей мамы; муж-медведь облапил приехавшую супругу-медведицу, и вдруг неожиданно среди сотен незнакомцев возник Томас, ничуть не изменившийся, точно такой же, каким он был двадцать лет назад.

Под глазами пролегли тонкие морщинки, ямочка на подбородке стала чуть глубже, лицо обрамляла короткая бородка, но этот мягкий, струящийся взгляд, который некогда возносил ее над крышами Берлина, кружил в воздухе в сиянии полной луны над парком Тиргартена, остался прежним. Затаив дыхание, Джулия встала на цыпочки, придвинулась вплотную к барьеру и подняла руку. В этот момент Томас отвернулся и что-то сказал молодой женщине, которая обнимала его за талию; они прошли прямо перед Джулией, и ее пятки опустились на пол. Пара вышла из терминала и исчезла.

* * *

— Хочешь, поедем сперва ко мне? — спросил Томас, захлопывая дверцу такси.

— Нет, раз уж мне теперь не к спеху осматривать твое жилище, лучше начать с визита в редакцию. Уже поздно, Кнапп может уйти, а для моей карьеры очень важно, чтобы он меня увидел, — ведь именно под таким предлогом я сопровождаю тебя в Берлин, не правда ли?

— Потсдамерштрассе, — сказал Томас шоферу.

Женщина, которая села только в десятое по счету такси после них, назвала шоферу адрес своего отеля.

* * *

Портье сообщил Джулии, что отец ждет ее в баре. Она нашла его за столиком возле окна.

— Судя по всему, дела у тебя незавидные, — сказал он, вставая ей навстречу.

Джулия бессильно упала в кресло:

— Скажи лучше, что совсем скверные. Кнапп соврал только наполовину.

— Ты видела Томаса?

— В аэропорту, он прилетел из Рима… вместе со своей женой.

— Вы с ним говорили?

— Он меня не заметил. Энтони подозвал официанта.

— Хочешь выпить чего-нибудь?

— Я хочу вернуться домой.

— У них были обручальные кольца?

— Она обнимала его за талию; не могла же я потребовать у них свидетельство о браке!

— Хочу напомнить, что всего несколько дней назад тебя, кажется, тоже кто-то обнимал за талию. Правда, я не мог видеть, кто именно, поскольку это происходило на моих похоронах… хотя, с другой стороны, частично я там присутствовал… Уж извини, но меня смех разбирает, когда я так говорю.

— Не нахожу ничего смешного. В тот день мы с Адамом должны были пожениться. Ну да ладно! Завтра это бессмысленное путешествие закончится, так что все к лучшему. Кнапп был прав — у меня нет никакого права вторгаться в его жизнь.

— Но может быть, ты имеешь право на второй шанс?

— Для кого — для него, для тебя или для меня? Нет, это было эгоистическое решение, изначально обреченное на неудачу.

— Что же ты намерена делать?

— Собрать чемодан и лечь спать.

— Я имею в виду — после нашего возвращения.

— Подвести черту, попытаться склеить разбитые горшки, все забыть и жить так, как жила до этого; на сей раз у меня нет другого выбора.

— Неправда, есть: ты можешь выбрать другой путь — пойти до конца, чтобы полностью прояснить ситуацию.

— Это ты будешь давать мне уроки любви? Энтони пристально взглянул на дочь и подвинул ближе свое кресло:

— Ты помнишь, что делала почти каждую ночь, когда была маленькой, — я хочу сказать, до того, как тебя одолевал сон?

— Читала под одеялом при свете фонарика.

— А почему ты не зажигала верхний свет в комнате?