Полоцкая война. Очерки истории русско-литовского противостояния времен Ивана Грозного. 1562-1570  - Виталий Пенской

Сбор армии с самого начала снова имел неторопливый характер, отмечал А.Н. Янушкевич, связывая эту «неторопливость» с тем, что, вопреки своему обещанию, король не торопился явиться в Молодечно и встать во главе войска819. Наивысший гетман Г. Ходкевич в письме своему коллеге князю Р. Сангушко так и писал 15 августа 1567 г. (sic!), что «без еханья королевского, кгдыж то им было рецесом соймовым… жадным обычаем так с панов, яко и с поветников не рушитися хотели, што се снать по них и дознало, же мешкаючи мне час немалый у Красном Селе, не был на пописе нихто, одно толко з горсть калек приехало было и тые ся зась по утеханью моем здеся, до короля Его Милости, проч розехали»820.

Вот так – прошло три месяца с назначенного срока, а на место сбора явилась лишь «горсть калек», да и те по отъезде наивысшего гетмана до короля поспешили разбежаться по домам! А все потому, что сам король не стремился лично возглавить войско и вторгнуться в его главе в московские владения. Лишь в сентябре 1567 г. Сигизмунд наконец-то отъехал на войну.

Это известие ускорило мобилизацию шляхты и панов с их почтами. «Интенсивное прибытие почтов радных панов началось лишь с 18 сентября, когда господарь двинулся в военный лагерь», равно как и «основная масса шляхтичей съехалась в войско лишь во второй половине сентября – октябре», – отмечал А.Н. Янушкевич821. По его подсчетам, в военном лагере под Молодечно, а затем в Радошковичах поздней осенью 1567 г. собралась невиданная для Великого княжества Литовского сила. Только посполитого рушения было около 27–28 тыс. чел.822, не считая примерно 4 тыс. «коней» в наемных конных ротах. В частной переписке того времени упоминается также и о 5 тыс. наемных пехотинцев. При войске находилось также и более сотни артиллерийских орудий всех калибров (95 осадных, полевых и «огнеметательных» в самом войске и еще некоторое количество в панских почтах)823.

По всему в октябре – ноябре 1567 г. Сигизмунд имел в своем распоряжении войска никак не меньше, чем взял с собой Иван Грозный в поход на Ливонию. Даже если предположить, что король намеревался двинуть в бой не всю эту армию, а оставить с собою в Минске в качестве стратегического резерва 12 тыс. бойцов и тяжелую артиллерию, а остальную рать с легкой артиллерией двинуть во главе с гетманами против возведенных русскими замков на Полочанщине и затем вторгнуться во владения Ивана Грозного (план, в чем-то схожий с тем, что был реализован в ходе Стародубской войны в кампанию 1535 г.)824, то все равно в распоряжении наивысшего гетмана и его коллег было весьма внушительное по численности и настроенное по-боевому войско. Однако вся эта немалая сила так и не была пущена в дело. Бесцельно проманеврировав и простояв лагерем в осенней грязи и холоде несколько месяцев, оголодавшее и износившееся посполитое рушение стало разъезжаться по домам. К концу января 1568 г. большая часть шляхты уже покинула «фронт», и Сигизмунд вынужденно разрешил наивысшему гетману распустить жалкие остатки войска.

Но вернемся обратно в осень 1567 г., к совещанию Ивана со своими боярами и воеводами. Формально доводы, обусловившие решение об отмене похода и озвученные на том совещании, более чем убедительные. Но, сопоставляя сведения о военных приготовлениях и развитии событий осенью 1567 г. с той и этой сторон, поневоле приходишь к мысли, что обе стороны умалчивают о чем-то значимом. Отвечая на вопрос, почему король не двинул в поход свою рать, польский историк К- Пиварский отмечал, что в правящей верхушке Великого княжества ходили слухи, что вся эта история с созывом посполитого рушения была обусловлена стремлением короля оказать давление на литовскую шляхту, и в первую очередь на магнатерию, с тем чтобы «продавить» польский вариант унии Польши и Литвы825. А.Н. Янушкевич поддержал этот тезис826. Сигизмунду удалось, апеллируя к мнению рядовой поветовой шляхты, переиграть ту часть литовской магнатерии во главе с М. Радзивиллом Рыжим, ставшим к тому времени литовским канцлером, выступавшей против заключения новой унии на столь невыгодных, по их мнению, условиях для Великого княжества.

Безусловно, такой сценарий развития событий не исключен, но, похоже, он не был единственным. Параллельно король рассчитывал добиться перелома в войне «искрадом». Речь идет об одной из загадок правления Ивана Грозного – о так называемом «боярском заговоре» 1567 г.

Для начала немного хронологии событий лета и осени 1567 г. Официальным мотивом для созыва посполитого рушения под Молодечно, объявленного 15 апреля того года (sic!), были, с одной стороны, продолжающиеся попытки Москвы закрепить за собой спорные территории на Полочанщине посредством возведения новых и новых замков. С другой же, причиной было названо неприбытие московского великого посольства, которое должно было продолжить начатый в Москве разговор о прекращении войны. Но вот ведь что любопытно: посольство Ф. Колычева пересекло границу еще в начале апреля 1567 г. и 4 апреля из Орши двинулось, ведомое приставами, кружным путем в Гродно. Сигизмунд об этом знал, однако не стал тормозить военные приготовления. Более того, он продолжает действовать по заранее намеченному плану. Очередное лукавство с его стороны? Мы склонны полагать, что да.

Сбор шляхты, пусть и медленный, начался еще в конце апреля 1567 г., хотя сам король на эти сборы явно не торопился. Шляхта дождалась его лишь к концу сентября. Пять самых лучших месяцев для войны Сигизмунд оставался на месте, чего-то выжидая и всячески оттягивая момент встречи с посольством Ф. Колычева, которое добиралось до Гродно, где находился король, почти четыре месяца. Но каких вестей он ждал и почему оттягивал встречу с московскими послами?

В июне (?) 1567 г. в Полоцк (по предположению Р.Г. Скрынникова, разобравшего эту историю) прибыл из Литвы некто И.П. Козлов, послужилец князей Воротынских (его дед был верным слугой отца М.И. Воротынского)827. С собою Козлов вез грамоты от Сигизмунда II, составленные по инициативе великого маршалка Великого княжества Литовского Я. Ходкевича и адресованные виднейшим московским боярам – князьям И.Д. Бельскому, И.Ф. Мстиславскому, М.И. Воротынскому и полоцкому воеводе боярину и конюшему И.П. Федорову.

«В письмах польского короля выражалось лицемерное сожаление, – писал А.А. Зимин, – что в России «нужа творится как над „великим людми, так середними и меньшими“», – отмечал А.А. Зимин. И далее он писал, что, «пытаясь сыграть на феодальной спеси московских вельмож, Сигизмунд II удивлялся, как это так Иван Грозный «унизил» И.Д. Бельского, сделав его всего-навсего владимирским наместником, а И.Ф. Мстиславского – новгородским». «Льстя М.И. Воротынскому, – продолжал историк, – король писал, что его род о своей знатности не уступает великим князьям московским». Наконец, «не забыл король и того, – отмечал исследователь, – что Иван IV хотел „кровопроливство вчинити“ над И.П. Федоровым». И, изложив все это, король и Ходкевич «всем этим вельможам за измену московскому царю сулили почести и даже „уделы“ в Литве, а гарантией исполнения обещаний являлся пример Курбского»828.

К этому Р.Г. Скрынников добавлял, что «планы вооруженного мятежа в земщине были разработаны до мельчайших деталей. В частности, предусматривалось, что финансировать заговор против Грозного будут известные своими пролитовскими симпатиями английские купцы, ездившие по торговым делам в Вильну, Нарву и Москву»829.