Полоцкая война. Очерки истории русско-литовского противостояния времен Ивана Грозного. 1562-1570  - Виталий Пенской

Сигизмунд и паны рады также не собирались сдаваться. Распуская свое войско в начале 1568 г., король, однако, поставил перед своими воеводами активные задачи. Жмудский староста Я. Ходкевич во главе панских почтов вместе с Р. Сангушко и минским воеводой и старостой Г. Горностаем должны были отправиться добывать Улу, браславский староста Ю. Остик получил предписание идти на перехват опустошавшей Браславщину рати князя Канбарова, а Ф. Кмита «з некоторым рыцерством» (4 тыс., по свидетельству М. Бельского) ушел воевать Смоленщину849.

Как развивались события дальше? Ст. Пац, воевода витебский, по своей инициативе в январе 1568 г. несколько раз (5, 17, 28 и 29 января) посылал своих казаков и гарнизонных жолнеров воевать окрестности Велижа и Усвята, чем те с удовольствием и занимались, рассчитывая на богатую добычу850. Русские не остались в долгу, напали на Сураж и спалили один из его посадов, захватив при этом 60 пленных851. Об этом набеге писал Р. Сангушко 4 февраля 1568 г. витебский воевода.

О действиях Ю. Остика ничего не сообщается, но, видимо, раз уж о его победах над московитами и татарами польские хроники ничего не пишут, следовательно, добиться ему ничего не удалось. Ф. Кмита, если верить польским хронистам, прибыл под Смоленск, его люди на «герцах»-поединках побили немало московитов, выехавших из города померяться силами с неприятелем, после чего, опустошив окрестности города, Кмита повернул назад, к Орше852.

Жмудскому же старосте под Улой удача не улыбнулась. 12 февраля 1568 г. он, располагая 12 тыс. конницы и 6 тыс. пехоты с артиллерией853, подступил к замку и начал его осаду. Увы, закончилась она 4 марта 1568 г. совершенно бесславно. О том, как проходила осада, жмудский староста подробно написал в своем отчете, адресованном королю. В нем Я. Ходкевич писал, что на первых порах она шла вполне успешно. «В том часе непогодном зимном, – писал он, – напервей стреляно до одное бакшты, которая ест над Улою; тую-м бакшту и пол стены, которая от нее аж до середнее бакшты походит, також збил и здиравил, иж яко щотка, бервенье з стены и з обламков выпадало». Правда, оказалось, что московские градодельцы потрудились на славу, основательно укрепив каркас стены и забутовав его грунтом и «хрящом». Как результат, разбитая стена и башня отнюдь не торопились рассыпаться в прах и открывать воинам Ходкевича путь внутрь замка854. Убедившись в невозможности разрушить стены и башни Улы до основания, Ходкевич решил попытать счастья иным путем – послать людей с приказом поджечь оборонительный обвод ульской крепости. Ротмистры, которые должны были вести людей на приступ, требовали от старосты, чтобы он подготовил для них пролом в стене такой ширины, чтобы знаменосец мог свободно махать в нем своим флагом.

Однако драбы и мужики, выставленные панами согласно сеймовой «ухвале», отнюдь не стремились проявлять чудеса героизма на королевской службе. «Вей по лесе, по ровах и по подречью похоронилися», – писал королю Ходкевич, и все его попытки заставить пехоту идти вперед не имели успеха, даже когда жмудский староста обнажил клинок своей сабли и, как он писал, «окровавил» его о спины хороняк. «Чим их (драбов и мужиков. – В. П.) болш до того гнано, – сокрушался Ходкевич, – тым ся болш крыли и утекали» в предрассветных сумерках. Не лучшим образом вели себя и казаки, «которых я был за пенези свои нанял, ледво до перекопу дошедши поутекали». «Я м прозьбою и добротою, а потом теж я уряду моего, – жаловался староста, – который есми на тот час на себе носил, упоминалом, просилом и росказывалом», но все безуспешно. Пехота не желала идти на штурм, не видя перед собою обещанной бреши. Не помог и личный пример воеводы, который, «видечи… непослушенство и нехуть пеших, зсел есми с коня и сам шол на тое местцо, откуль им с приметом ити казал»855.

Лишь под утро, «по долгом напоминанью, прозьбою, грозьбою, везаньем… и забиванием», воеводе удалось заставить своих людей «татарским обычаем, примет, купу за купу, дерева кидать, а так бысьмы ся могли до перекопу, а потом аж и под обламки подметать», так что можно было надеяться с Божьей помощью «к лепшему концу прийти»856. Но не тут-то было! В самый неподходящий момент русский гарнизон предпринял отчаянную вылазку, запалил и разметал примет и уничтожил все материалы для него на выстрел из лука от стен замка и за малым делом едва не захватил лишенную разбежавшегося кто куда пехотного прикрытия литовскую артиллерию в шанцах. Лишь спешив четыре конные роты и послав всадников в шанцы стеречь наряд, Ходкевичу удалось его спасти857. В конце концов, видя откровенное нежелание пехоты осаждать замок и участвовать в осадных работах, испытывая нехватку соответствующего саперного и инженерного снаряжения, необходимого для завершения осады, к которой присоединился еще и голод, который привел к растущему дезертирству, Ходкевич решил снять осаду. «Ачьбы была дыра в том замку, яко с Кракова до Вильни, предься бы до нее драбы ити не хотели и не смели», – заключил Ходкевич, а тут еще московиты, засевшие в Уле, не испытывали нужды ни в чем: ни в порохе, ни в провианте, ни в людях и артиллерии. И пока не началась весенняя распутица, из-за которой можно было потерять наряд и обоз, 4 марта 1567 г. он приказал начать отступление858.

Ульская конфузия Ходкевича подвела итог зимней кампании 1567/68 г.859, и с началом весенней распутицы активные боевые действия временно прекратились. В ожидании, пока просохнут дороги и прорастет первая трава, в Москве готовились к новой кампании, продолжая придерживаться тактики Фабия Кунктатора. Заглянув в разрядные записи, мы увидим, что по весне 1568 г. «опришнинский разряд» из трех полков, Большого, Передового и Сторожевого (6 воевод, «большой воевода» князь Михаил Темрюкович Черкасский) встал на Троицын день в Вязьме и Ржеве (т. е. по литовскому рубежу)860. Там же, в Вязьме, «для литовских людей» был развернут и большой 5-полковый разряд, «большим» воеводой в котором был назначен князь И.Ф. Мстиславский861. Не об этом ли войске писал в своем письме, адресованном Р. Сангушко, Ф. Кмита: «Дал ми знать за заграничя шпегк мой», што не отменне и не похибне, але певне войска великие мают прибыть до Смоленска, которые вторгнене в панство господарское мают чинить и воеват под Оршу, Дубровну, Могилев, Шклов, Копысь и всю сюю Украину»? И далее Кмита сообщал про хитрый царский план, который заключался в следующем: «Князь Московский, маючи ведомость, што войска господаря нашого мают се обернуть под Улу и Сушу, збират войска свои и вжо зо всих сторон на одно местце зрушил их до Лук Великих, а иншое мает прислать сезде, до Смоленска». Расчет московской «ставки», по словам Кмиты, заключался в том, чтобы в тот момент, когда литовские рати повернут назад от Улы и Суши, то смоленская рать отправится делать «уторжки» «в се край», и как только литовское войско двинется ему навстречу, так сразу же «тое войско з Лук на отсечу, а войскам господарским на хрыбет послати [царь Иван] умыслил»862.

Все это время «малая» война продолжалась, и накал ее не ослабевал. Заметим, что не только литовцы успешно действовали на русских коммуникациях (подобно тому, как в 1567 г. витебские казаки во главе с ротмистром С. Бирулей под Ситно напали на московский обоз и разбили его, захватив в качестве трофеев, если верить М. Стрыйковскому, несколько пушек, 120 гаковниц, порох и ядра863). Б. Корсак писал Р. Сангушко 30 января 1568 г., что из Борисова до Чашник отправлен конвой с артиллерией, которым назначен командовать он, и он просит дворного гетмана усилить охрану дороги между Леплем и Чашниками и от неприятельских отрядов, и от «шпегков», расставив шесть застав864. Сам факт этого беспокойства косвенно свидетельствует в пользу того, что не только литовские казаки и охочие люди нападали на обозы и отдельные мелкие отряды русских служилых и иных людей на лесных дорогах Полочанщины, но и русские совершали успешные ответные набеги.