Поцелуй негодяя - Пётр Самотарж

голос официант, игнорируя собственное участие в зреющем нарушении порядка и спокойствия.

– Вы тоже, – отрезал Мишка и спрятал лицо в ладонях, стараясь восстановить в памяти тихое и комфортное статус-кво всего лишь нескольких недель давности. Он тогда наслаждался мужским счастьем, пил его огромными глотками, утром, вечером и ночью. Жена смешно гладила его по голове и часто говорила о детях, как рассказывают о путешествиях в амазонской сельве – захлебываясь от ужаса и восторга разом. Сильфида смеялась и шлепала его по заднице, добиваясь внимания и желая знать наперед все его больные похотью измышления – она искренне считала Мишку сексуальным животным. Жене подобное сравнение в голову никогда не приходило, поскольку она почти всегда видела рядом с мужем детей – не плод чресл, но дарованное свыше чудо. Не канонизировать же его за отцовство!

– Простите, но я буду вынужден принять решительные меры, – сухо отрезал официант и удалился, внутренне кипятясь и матерясь, внешне бледный и решительный.

– Твои бредовые измышления сейчас совершенно не к месту, – продолжил Мишка свистящим шепотом. – Ты сама насочиняла мне новых преступлений и теперь хочешь за них наказать, так нельзя.

– Что я насочиняла, что? Станешь мне рассказывать, как вы там все вместе живете, в мире, благородстве и согласии?

– Неужели так трудно поверить? Ты ведь знаешь Воронцова и меня, откуда вдруг такие фантазии?

– Вот именно, я вас обоих очень хорошо знаю! Очень хорошо! Один всю жизнь прыгает из постели в постель, другой о том же всю жизнь мечтал. Добился наконец своего?

– Прекрати, я ни в чем не виноват.

– Ни в чем?

– То есть, в шведской семье я не виноват. И не только я. Вообще, нет никакой шведской семьи.

– Твое бессмысленное бормотание меня совершенно не интересует. Не вздумай являться домой и предъявлять права на детей – я тебя в суде похороню, косточек не соберешь. Мерзавец. Извращенец. Тебя вообще родительских прав лишат.

– Послушай, зачем ты так готова поверить в самое худшее? Не только для меня, но и для тебя, кстати.

– Для меня? Не вижу для себя ничего страшного в твоей нимфомании. Наоборот, все очень легко и просто объясняется – с такой болезнью тебя бы не только я, ни одна другая отдельно взятая женщина не удовлетворила бы.

– Ты все ненужно огрубляешь.

– Очень даже нужно. Я понимаю, тебе хочется заботы и терпимости – от меня. Я от тебя ничего подобного никогда не видела, хоть ты и числился мне родным мужем. Теперь проваливай на все четыре стороны и никогда больше не напоминай о своем существовании – ни мне, ни детям.

Жена стремительно вскочила, словно при виде змеи, с грохотом отодвинув стул и покачнув стол. Вино выплеснулось из наполненных до краев рюмок на скатерть и расплылось темными пятнами.

К супругам из сумерек приближался метрдотель, несущий на сосредоточенном лице застывшее выражение решимости. Он остановился, заметив изменение композиции и понадеявшись на разрешение конфликтной ситуации без дополнительного участия сотрудников ресторана.

– Знаешь, чем ты разозлил меня больше всего? – спросила вдруг жена.

– Не знаю, – буркнул Мишка, нехотя ковыряя вилкой в своей тарелке.

– Ну так знай: безразличием. Тебе плевать на меня, на сыновей, ты не стоял перед нашим подъездом сутки напролет, не просил прощения, не звонил по телефону – просто переехал к приятелю и увлекся там повальным сексом.

– У меня вообще секса не было, с того самого дня.

– Ах, бедненький! Может, забежать с тобой коротенько в какой-нибудь здешний чулан? Хватит прибедняться!

– Я не занимался сексом, а думал. Днем и ночью.

– О том, с кем бы еще переспать?

– Нет, о том как объяснить. Тебе и себе самому. Главным образом, себе.

– Что объяснить?

– Ты сама прекрасно понимаешь.

– А вот не понимаю, я ведь глупая!

– Зачем я увлекся…

– Ах, ты увлекся! Как интересно!

– Послушай, не кричи. Нас выставят отсюда раньше, чем я успею сказать.

– Тогда говори быстрее. Что ты тянешь кота за хвост?

– В общем… кажется, я додумался наконец…

– Давай-давай, что замолчал?

– Наверное, все дело в платье.

– В каком платье?

– Помнишь, год назад ты купила платье, которое мне сразу не понравилось, еще в магазине?

– Ты ненормальный? Из-за этого дурацкого платья ты мне изменил?

– Не из-за платья. Как раз из-за безразличия, которое ты мне здесь шила.

– Из-за безразличия? Потому что я купила платье, которое мне понравилось?

– Ты все упрощаешь. Вот она, например, никогда не покупала себе вещей, если я высказывался против.

– Ах, она? Какая умничка! Возможно, она – твоя рабыня, но меня уволь, пожалуйста. Уж платье я себе как-нибудь сама выберу.

– Даже если твоим подружкам оно не понравится?

– Оставь моих подружек в покое! Я ухожу. Никогда не прощу тебе этого разговора.

Бросившая мужа жена стремительно развернулась, и направилась к выходу из зала, громко цокая каблучками по полу. Метрдотель и два официанта проводили ее умиротворенными взглядами, а Мишка неподвижно сидел на своем месте, угрюмо глядя в тарелку. Он думал о себе и о сыновьях, но жена и ее многочисленные родственники в его мыслях отсутствовали, словно вовсе никогда не существовали.

27

Мишка ушел из коммуны на следующий день, ничего не объяснив компаньонам. Пока он собирал свои немногочисленные вещи, Воронцов бубнил вопросы, остававшиеся без ответа. Уже у дверей, с рюкзаком на плече, Мишка повернулся к приятелю:

– Я к родителям перееду. Помнишь, где они живут?

– Помню. А зачем ты переезжаешь?

– Так получилось. Может, не все еще потеряно.

– А если останешься здесь, все потеряется окончательно?

– Похоже на то. Ты не хочешь, чтобы я уезжал?

– Не хочу.

– Почему? И вообще, зачем мне жить именно у тебя? Сколько можно спать на полу?

– Почему на полу? Лена ушла, раскладушка снова твоя.

– Раскладушка меня тоже не устраивает. Постоянства в ней нет.

– Ищешь в мебели постоянства?

– В том-то и дело, раскладушка – не мебель. Пока, Воронцов. Увидимся еще.

Мишка окинул свое временное жилище прощальным взором и вышел в дверь, словно исчез навсегда из жизни приятеля, хоть и пообещал обратное. Воронцов долго ходил по комнатам в разные стороны без всякой видимой цели, погружая себя в новую реальность, пока не остановился перед Верой посреди прихожей.

– Как странно все получается, – сказала она, не глядя ему в глаза.

– Что странно?

– Как будто все для нас кем-то подстроено. Тебе так не кажется?

– Не знаю, – раздраженно буркнул Воронцов, которому нравилось уходящее теперь многолюдье. – Мне кажется, на кухне что-то горит.

– Котлеты, – равнодушно констатировала домохозяйка, и поспешила к месту зреющей катастрофы.

Воронцов осмысливал случившееся едва ли не целую неделю.