Пояс Богородицы - Роберт Святополк-Мирский

— Господин воевода! Господин староста! — сказал король. — Ваши предположения могут оказаться верными. Но это всего лишь предположения. А если они окажутся неверными и турецкие войска внезапно нападут на нас, что будет тогда? Даже если предупреждение об опасности, от кого бы оно ни исходило, кажется абсурдным — нельзя его игнорировать! И мы должны держать наготове войска на юге. Кстати, как идет отражение татар Менгли-Гирея?

— Нам удалось остановить их в районе Чернигова.

Наши войска постепенно оттесняют их на юг, — доложил пан Богдан Андреевич.

— Ваше величество, — вмешался канцлер, — прибыл маршалок дворный пан гетман Ходкевич. Он просит срочной аудиенции по важному государственному делу. Я сказал, что вы примете его вслед за послом хана Ахмата, но он настаивает на первенстве.

— Должно быть, у него есть основания. Благодарю, господа, все свободны. Пригласите Ходкевича.

Маршалок доложил королю обо всем, что ему удалось выяснить.

Король внимательно прочел жалованную грамоту, подписанную Олельковичем, и спросил:

— А этот Степан Ярый? Его нашли?

— Нет, ваше величество. Но я распорядился послать гонцов на все пограничные посты и заставы с подробным описанием его внешности, которое получил от очевидцев в кабачке.

— Вы уверены, что это не какая-нибудь пьяная шутка Олельковича?

— Увы, ваше величество, все свидетельствует о том, что мы имеем дело с настолько хорошо подготовленным заговором, что его участники не сомневаются в успехе. А это может означать только одно: православные князья дерзнули посягнуть на вашу жизнь.

Король прошелся по тронному залу в глубокой задумчивости.

— Это серьезная угроза, — сказал он. — Но дело не в моей жизни. Я не боюсь умереть. Риск отторжения почти половины княжества в пользу Москвы слишком велик, чтобы пренебрегать этим. Собранное для помощи Ахмату войско нельзя отпускать. Мы не знаем, как далеко протянулись нити заговора. Быть может, нас ждет многолетняя усобица…

Король приоткрыл дверь и сказал стражнику:

— Пана канцлера ко мне.

Первый канцлер и воевода виленский вошел.

— Передайте посланцу хана Ахмата, что я не могу его принять. Пусть он отправляется к хану с известием, что обстоятельства не позволяют мне в настоящую минуту оказать ему военную помощь против Москвы.

— Ваше величество, — побледнел канцлер, — позвольте заметить, что это очень опасное решение. Раз гневанный хан может бросить свои войска на нашу землю!

— Неожиданно открывшиеся обстоятельства не оставляют мне выбора, — сурово сказал король. — Из двух зол я должен выбирать меньшее. Исполняйте.

— Слушаюсь, ваше величество, вам, разумеется, виднее, как надлежит поступать на благо княжества.

Канцлер подчеркнуто низко поклонился и вышел.

— Ваше величество, — сказал Ходкевич, — я полагаю, вам следует отменить поездку в Кобрин. Это, несомненно, ловушка.

— Тем более, маршалок, нельзя ничего отменять, иначе они догадаются. Мы должны нанести внезапный удар, застать их врасплох и схватить всех заговорщиков одновременно. И я знаю, как мы это сделаем.

Ты предоставил в мое распоряжение своего офицера.

Я присмотрелся к нему и нашел его способным молодым человеком.

— Вы совершенно правы, ваше величество. Он прекрасно зарекомендовал себя на службе вашему величеству, не раз выполняя мои поручения, которые порой были весьма трудными и опасными.

— Вот и отлично! — воскликнул король. — Мы дадим ему все необходимые средства и поручим схватить заговорщиков! — Король потянул за шелковый шнур, и в тронный зал тотчас вошел помощник канцлера.

— Немедленно разыщите и пригласите ко мне офицера для особых поручений при маршалке дворном князя Андрея Святополка-Мирского!

Зима в тот год пришла рано и была неслыханно лютой.

Восьмого октября утром в стан хана Ахмата приплелись двое голодных, обессилевших, замерзших путника в жалких лохмотьях — старик и девушка.

Страшная весть, которую они принесли, прокатилась горестной волной по всему тридцативерстному пространству правого берега Угры, который занимало ордынское войско.

Чулпан и старика привели к Ахмату, и старый хан выслушал их леденящий душу рассказ о разорении родного Сарай-Берке и гибели всех его обитателей.

Хан Ахмат был мужественным воином. Он многое повидал в своей жизни. Он умел держать себя в руках. Он слушал молча, и, лишь когда Чулпан, измученная страданиями и долгим переходом, едва шевеля губами, без всяких эмоций, рассказала отцу, что сталось с его женами и детьми, одна-единственная слеза выкатилась из ханского ока и стекла по сухой, задубелой от степных ветров морщинистой коже его неподвижного, бесстрастного лица.

Ахмат нежно обнял Чулпан, велел; поставить для нее отдельный шатер рядом со своим, а старику уже нельзя было ничем помочь.

Казалось, все его последние силы, вся его воля и выдержка были направлены лишь на одно — дойти и донести ужасную весть, спасти и защитить ханскую дочь, не дать ей замерзнуть или умереть от голода и отчаяния; и когда это последнее и, быть может, самое важное дело его жизни было исполнено, жизненные силы разом покинули его.

В ту минуту, когда Чулпан закончила свой рассказ, последний житель Сарай-Берке, неизвестный старик, чье имя даже не успели спросить, глубоко вздохнул, закрыл глаза, и сердце его остановилось.

Хан удалился в свой шатер, попросил оставить его одного и находился там до полудня.

Никто никогда не узнает, о чем размышлял он в те минуты, ощущал ли он могучее дыхание Истории и Времени, осознавал ли, что приближается решающий миг Великой Золотой Орды, или, быть может, его разум был занят более мелкими, сиюминутными заботами: что теперь делать, как быть, какое принять решение…

А может, он просто думал о том, не совершил ли роковой ошибки, затеяв весь этот поход, О том, что толкнуло его прийти именно сюда, на Угру, куда никогда до того не ходили ордынские войска, не повлияло ли его личное, человеческое маленькое чувство на историческую судьбу всего этого похода… А может быть, он прагматически размышлял, не сделал ли он ошибки, отправив на днях обратно московское посольство во главе с боярином Иваном Товарковым, и даров не взял, а еще при этом его воевода ордынский Тимур, тоже не приняв даров, потребовал, чтобы Иван московский у стремени ханского прощения просил… Может, надо было мягче, миром, а то ведь нет до сих пор гонца, посланного к Казимиру, и не видно войск королевских на подходе. А тут зима ранняя начинается, а запасы кончаются, конницу кормить вовсе нечем… Надо что-то предпринимать, надо что-то делать… Но огонь гнева и горя горел где-то там, глубоко, и мешал думать, нашептывая только одно: надо отомстить, надо отомстить, надо отомстить им всем за Сарай-Берке… Надо непременно отомстить…