Безмолвие - Джон Харт

– Парни…

Джонни попытался говорить обычным, нормальным тоном, но голос подвел, сорвался. Он сморгнул кровь с ресниц, поискал взглядом какое-нибудь оружие, но ничего подходящего не увидел.

– Ты – Джонни Мерримон, – сказал водитель, делая еще шаг и закрывая собой одну из фар. Джонни успел заметить, что внедорожник – это «Эскалейд» с номерами Западной Вирджинии. Второй, пассажир, тоже вступил в полосу света. Оба молодые, около тридцати, сухощавые, настроены серьезно.

Джонни прохромал к смятому капоту.

– Может быть.

– Я и не спрашивал. Ты – Джонни Мерримон. Вчера ты сидел в тюрьме за убийство Уильяма Бойда.

– Что вы хотите?

Они подошли еще ближе.

– Для начала, – сказал водитель, – я хочу, чтобы ты внимательно меня выслушал.

Джонни увидел только замах, а потом в глазах потемнело. Очнувшись, он обнаружил, что лежит на земле, и голова гудит от боли. Джонни попытался перекатиться на бок и получил ботинкам по ребрам. Одно сломалось. Он почувствовал это и растопырил пальцы, чтобы опереться на ладонь и подняться.

– Рано.

Сначала раздался голос, потом посыпались удары. Первый раздробил кисть. Остальные шесть пришлись по почкам, плечам, затылку. Мир снова утонул во тьме, из которой Джонни выбрался вместе с болью. Болело все, начиная с головы. Водитель опустился на корточки.

– Теперь ты готов внимательно меня выслушать?

Джонни закашлялся, сплюнул кровь. У незнакомца были щетинистые волосы, сплюснутый нос, широко расставленные глаза. Под линялыми джинсами – туфли со стальными носами, на запястье – золотой «Ролекс».

– Ты кто такой?

– Меня зовут Джеймс Киркпатрик. Ты отправил в больницу моего отца. Я хочу знать, что ты сделал с ним.

– Твой отец… – Джонни снова закашлялся. – Я не знаю твоего отца.

– Здесь у нас правила простые. Ты мне врешь – тебе больно.

Он кивнул своему приятелю. Рукоять топора коротко свистнула, и коленная чашечка Джонни раскололась, как дыня. Он закричал и, как ни старался, долго не мог остановиться.

– Что ты с ним сделал? – Водитель был настойчив, но терпелив и, не дождавшись ответа, продолжил: – Крепче его я никого не знаю, а сейчас он ходит под себя и пугается тени. Что ты с ним сделал?

– Ничего, – прохрипел в землю Джонни. – Я ничего ему не сделал.

Киркпатрик снова кивнул спутнику, и тот снова принялся за работу: сломал Джонни руку, не оставил живого места на спине и ногах.

– Господи, – простонал Джонни, придя в себя после очередной отключки, и подтянул к груди сломанную руку.

– Что ты сделал с моим отцом?

– Шериф…

– Что? – Киркпатрик наклонился.

– Меня отпустил шериф. – Джонни едва ворочал языком. – Я ничего ему не сделал. Шериф отпустил…

– Думаешь, я ничего не знаю о продажных шерифах? Мы владеем угольными шахтами; значит, владеем и шерифами. – Он схватил Джонни за волосы. – Ты, возможно, не понимаешь, каким вырастил меня отец. Я уничтожал профсоюзы и ломал шахтеров, если кто-то не хотел меня понимать. И я имею в виду шахтеров Западной Вирджинии, крепких парней. Я запугивал репортеров и политиков, и мне это сходило с рук. Однажды я убил шантажиста, и никто даже не догадывается, что он исчез. Думаешь, я не убью тебя? Итак, спрашиваю еще раз: что ты сделал с моим отцом?

Джонни видел ненависть в его глазах, чувствовал его дыхание. Он хотел найти выход, но предложить мог только правду.

– Я не знаю твоего отца.

– Не говори так.

Он ткнул Джонни лицом в землю, но тот уже наметил курс.

– Я не знаю твоего отца… не знаю… не знаю…

– Неужели?

Джонни осклабился и сплюнул кровь на ботинок Киркпатрика. Вот когда стало совсем плохо. Его били вдвоем. Двое до смерти рассерженных мужчин. Он свернулся, как мог, но они били и били, а потом откатили в кусты грузовик и вернулись к тому месту, где он умирал.

– Сдох?

На грудь наступили ногой, и между зубов запузырилась кровь.

– Не знаю. Может, и сдох.

– Уберем с глаз долой.

– Положим в машину?

– Нет. Оттащим дальше. – Его перетащили через кювет, и пока волокли, Джонни кричал и кричал. Безмолвно. Внутри себя. – Давай. Еще немного. – Камни рвали кожу. Лес сомкнулся, словно черная перчатка. Они волокли его еще долго и наконец остановились. – Вот так хорошо. Оставим здесь.

– А не слишком близко?

– К грузовику? Возможно… Бери-ка вот это.

Они забросали его трухой, ветками, камнями. Присыпали землей. Времени прошло немало.

– Ну как, сойдет?

– Нас и след простынет, когда они найдут этого сукина сына.

Они говорили что-то еще, но Джонни не понял. Потом заработал мотор. Свет стегнул по глазам. И все. Может быть, они решили, что он умер. Может, он и умер… почти. Он едва дышал. Во рту остался вкус крови и гнили. Но дорога была близка, и близка была Пустошь.

Джонни попытался выбраться из своей мелкой могилы.

Он даже шевельнул мизинцем.

* * *

Кри просыпалась дважды. Ей снился Джонни Мерримон. Она видела огонь, лица, блеск металла. В третий раз ей приснилось, что она погребена заживо, и Джонни лежит вместе с ней. С распухшими от синяков глазами и окровавленным ртом. Но губы шевелились.

Я вижу тебя.

Кри застонала, сознавая, что все это ей только снится, но вырваться из того темного угла не смогла – ее удерживала та же невидимая сила, которая еще раньше прижала ее к ломаным костям белого мужчины, к насекомым, ползающим по его телу. Она хотела закричать и убежать, но с детства знала, что в снах есть мудрость и посыл для тех, кто не боится скрытой, глубинной истины. Ворочаясь и стеная на узкой кровати, Кри ощущала перебитые ноги, сломанную руку и мягкие, податливые места на его голове, прикосновение к которым напоминало прикосновение к зернам кукурузы. Смахнув мусор и пыль с его лица, она сказала ему горькую правду.

– Ты умираешь. – Его веки затрепетали. – Слышишь меня?

Кри прижалась к нему в темноте, почувствовала его всего, нашла теплый центр, которым было бьющееся сердце. Оно тоже трепетало, и она зажмурилась, чтобы не видеть, как он умрет. И все же его рука каким-то образом отыскала ее руку и сжала. Она открыла глаза и увидела, что он смотрит на нее. Губы пошевелились, но голос принадлежал кому-то другому.

«Помоги ему», – сказал он.

Кри вскинулась в последний раз – и замерла, объятая страхом, обливаясь по́том.

* * *

Чтобы набраться смелости и сделать то, что требуется, понадобилось тридцать минут. Не включая света, Кри выбралась из постели и оделась. Часы показывали 2:19. Через коридор, в комнате напротив, беспокойно металась под простыней мать. В квартире было жарко, но Кри натянула толстые носки, плотные и тяжелые штаны из денима и высокие ботинки. Увиденное во сне пугало так же, как и то, что ждало впереди, но сила, направлявшая ее сейчас, сила почти забытой жизни была глубже и древнее. Неужели ей действительно привиделось бабушкино лицо? Или прабабушкино? Фотографий, по которым это можно было бы проверить, в квартире не водилось, а мать обсуждать тему не стала бы – разве что извинилась бы за то, что когда-то отправила дочку на болото. Но Кри была дитя старух и тихих вод. В ее детстве присутствовали боль и страх, но также и тепло, любовь и тайна. Время размыло старые лица, но не тронуло глаза и голоса.