Ричард Длинные Руки - эрцфюрст - Гай Юлий Орловский

— И открыл церкви выход к другим материкам, — добавил я, любому церковнику не мешает почаще напоминать, что живу и тружусь во имя и славу церкви. — Чтобы нести Слово Веры в заблудшие души!

Он кивнул, взгляд отстраненный, думает о другом, я выждал, он наконец проговорил посерьезневшим голосом:

— Сын мой, значит, пришла пора укрепиться по-настоящему.

Я насторожился.

— Это как?

— Серьезно, — ответил он со вздохом. — Не хотел тебе говорить… ты бы расстроился, но суть такова, что всему твоему воинству не выстоять и против одного-единственного отряда имперских войск!

— Отец Дитрих!

Он покачал головой.

— В Ватикане хранятся записи бесед с очевидцами последней высадки имперцев на берег. Они смели все. Во-первых, их маги обеспечивают воинам абсолютную защиту. Был показательный бой, когда рядовой имперец дрался против ста лучших воинов Сен-Мари и всех убил. Эдакая показная жестокость для устрашения. А вообще их маги просто превращают наступающее войско противников в своих рабов. И те сделают все, что они прикажут: перебьют друг друга, зарежут своих жен и детей, бросятся в море… или будут служить им, как верные псы.

Я сказал устрашенно:

— Святой отец… меня уже трясет. А что делать, чтобы не?

— Я же сказал, готовиться по-настоящему, — напомнил он. — Вызвать Монахов Истины, только они могут противостоять могучим магам Юга. А тебе, сын мой, надо побывать в том монастыре.

— Зачем?

Он ответил уклончиво:

— Расширишь кругозор.

— Святой отец, мне как-то не до экскурсий по святым местам!

— А если получить добавочную мощь? — спросил он. — Ты в силу происхождения… из очень далеких земель, бесчувствен к местной магии, но только… бесчувствен. Это твой щит. А мне казалось, тебе хотелось бы держать при себе и меч.

— Еще бы, — сказал я. — Просто другие вообще не поднимают задниц, вот и кажусь чуточку активнее. Но, правда, не отказался бы получить побольше мощи…

— Заработать, — поправил он, — или заслужить.

— Хорошо, — согласился я кисло, — можно и заработать, если не слишком трудно. Но… нельзя бы вызвать учителей сюда? Я все-таки уже король… по мощи. А домашнее обучение по качеству выше амбулаторного.

Он грустно усмехнулся.

— Сын мой, в святости нет королевских путей. И для Господа все мы… только искорки в ночи.

Я вздохнул, для церкви в самом деле все — дети Господа и равны в правах, это она насаждала везде демократию и отменяла всякое угнетение, но я человек реальных поступков и знаю, что есть трудяги, а есть лодыри. И трудяги всегда должны иметь предпочтение, в то время как полное равенство — хана прогрессу и цивилизации.

На выходе меня ждут барон Людольфинг Фортескью, ах да, он уже граф, и Альвар Зольмс. Первый предупредительно поспешил навстречу, чтобы выслушать какие-то указания насчет работы Министерства иностранных дел, а второй просто томится от безделья и надеется, что я впрягу во что-нибудь.

— Очень хорошо сказано, — проговорил Фортескью с восторгом. — Мы тут от двери все слышали, ваше высочество! Вам бы в кардиналы…

Зольмс воскликнул:

— Да что там в кардиналы — сразу в папы!

Но морда хитрая, любую умную мысль можно опорочить, если продлить ее несколько дальше и глубже.

— Сдержанно и благоразумно, — подтвердил Фортескью. — Впечатляет весьма даже.

— Красноречие, — сказал я именно сдержанно, — высоко ценится в демократических государствах, сдержанность и благоразумие — в монархиях.

Зольмс пробормотал:

— Ваше высочество, но более красноречивого человека, чем вы, уже и на свете нет, наверное…

Фортескью поддакнул:

— Вас послушать, ваше высочество, одно удовольствие! Столько наговорите, что душа радуется, а потом стоишь вконец обалделый и думаешь: а что он сказал?

Я проворчал:

— Потому что я демократ по воспитанию и, как всякий нормальный и психически здоровый человек, деспот и тиран в душе, в сердце и в каждой косточке! Потому такой сдержанный и благоразумный, на свое красноречие внимания не обращаю. Говорит, и пусть говорит. Мне за державу обидно, она не должна зависеть от всяких там, а в данном случае тут, говорунов!.. Сэр Фортескью, мне кажется, наш веселый Альвар просится в ваше министерство?

Зольмс испуганно отшатнулся.

— Я?.. Я — рыцарь!..

— Понятно, — сказал я, — тоже работать не любит. Даже на Отечество, дым которого так сладок и приятен… Тогда почему вы не с войском топаете в сторону Тоннеля?

Он вскрикнул:

— Меня не взяли!

— Почему? — поинтересовался я. — Вы такой ценный работник или же были в отрубе после очередной пьянки?

Фортескью сказал с противной улыбочкой:

— Его лорд Рейнфельс оставил. Вместо себя. А сам ушел с войском.

Я отмахнулся.

— Разбирайтесь сами. Это я — рыцарь… И сегодня же догоню войско.

Бобик бодро несется огромными скачками, подпрыгивает на бегу, будто ловит бабочек или стрекоз, а может, и ловит, жизнь хороша, солнце жжет спину, а на той стороне Хребта, как помнит, сыро, слякотно и холодно.

Я обогнал большой отряд пеших воинов, затем еще и еще, наконец настиг рыцарскую конницу.

Все двигаются вдоль железнодорожного полотна, там пробита достаточно широкая тропа, чтобы двое всадников ехали бок о бок. Меня приветствовали весело, уже знают, с этим лордом везде победа и добыча.

Я отвечал тоже весело и бодро, хотя сердце стучит тревожно. На этот раз, ребята, не будет ни добычи, ни побед, ни славы. И двигаемся совсем не на войну. А мне погано, потому что хоть так и правильно, но гадостное ощущение, что обманываю доверившихся мне.

Наконец показался головной отряд, я придержал коня, несколько встревоженный, все расположились на отдых, хотя вроде бы рановато, затем увидел на железнодорожной линии две платформы, вздохнул с облегчением.

Воины начали подниматься, приветствуя, я вскинул руку в ответном жесте.

— Это моя вина, — сказал я честно, — припозднился чуть. Но теперь все пойдет без задержек. Сэр Гевекс!

Палант подбежал, придерживая рукой меч в ножнах.

— Ваше высочество?

— Ваш отряд?

— Да, ваше высочество!.. Имею честь им командовать.

— Начинайте погрузку, — велел я. — Как и было сказано моей светлостью, сперва командующих и военачальников, на вторую платформу, что крытая, — их коней.