Тайный год - Михаил Гиголашвили

– Ежли бы же выше упадало, – махнул вверх рукой, – так прямо в крышу, и всё, пиши и пропадай…

– Что пиши? Куда пропадай? – уставился на Бомелия, не разумея его слов, но понимая, что проклятый колдун прав: могла бы и на него рухнуть. Но откуда? Как? Кто мог такую махину в воздух поднять и сбросить?

Вдруг осенило – да это же сатана озлился на Шлосера за то, что тот его жертву украсть хотел! Вот и сошвырнул с неба! Хотя… На небе сатане рядом с Богом места нет – на то он и падший, а не всходный ангел! Но как ни верти – злой знак, кроме сатаны больше никому такое не под силу! Хорошие знамения на голову не валятся и подданных не калечат!

Пошевелил посохом верёвку с крюком:

– Напрасно ты хотел овцу вытащить, ох напрасно! Рассердил его! Бросьте вервие в колодец!

Кто-то поднял верёвку, кто-то стал отодвигать брёвна. То ли брёвна заскрежетали, то ли из колодца донёсся утробный звук, словно пёс рычит, если у него кость отнимать. Все отскочили от колодца, закрестились.

Закричал суматошно:

– Верёвку кинуть! Пали закласть! Тащить казан, воду греть! Кипяток в колодец лить до упора! – Кто-то из стрельцов кинулся исполнять, а он, мельком подумав: «Нет! Чтоб этот кипяток с небес не пролился сторицей!» – вернул приказ назад:

– Стой! Успеем с казаном! Немца несите в дом к Бомелию!

Слуги, сделав наскоро из двух кольев и тулупа носилки, подняли стонущего Шлосера и поволокли к домику на взгорке.

Не отпуская Бомелия, склонялся то над одним, то над другим обломком, оглаживая их и пытаясь разобрать, что на них начертано. Вот напасть! Что сие?

– Что за буквы, язык? Понимаешь?

Бомелий, шуршащий рядом, поджал тонкие губы:

– Не понимаю точно, что есть то, но что-то плохо…

– Почему так думаешь?

– А хорошее людей раздавит?

– Что за буквы?

Бомелий, щуря глаза, водил над обломками своей хитрой узкой мордой.

– Трудно так говорить. На старую Библию похожие… Надо списывать, посмотреть. – Потом порылся в бездонном лапсердаке, вытащил бумажку, свинец и стал переносить туда знаки с обломков.

Тем временем народу поубавилось после приказа расходиться.

– Эй, шишголь! Камни не трогать, не то руки поотрубаю! Вбить колыши, верёвкой обтянуть! Никому не подходить, не то батогов отведаете! Хватит глаза пучить, прочь все! И послать за владыкой! Пусть явится и объяснит, что сие знамение значит!

В келье стал метаться меж стен, лихорадочно обдумывая, что делать и что всё это значит. И спросить не у кого. Опять идти к волхвам? К старцам в пустынь? К Мисаилу Сукину? Кто растолкует сие знамение? Одно к одному! Вчера – клочок у шишиги в лапе, ныне – плита с небес! О Господи!

Когда появился владыка Никодим, начал что-то про Божье наказание, он подал клочок, найденный в лапе у шишиги:

– Ну-ка скажи, отче, это что? Каким языком писано?

Владыка, прищурившись и отставив далеко клочок, некоторое время рассматривал надпись, затем с обескураженным вздохом вернул:

– Это, государь, тем языком писано, коим наши предки до святых Кирилла и Мефодия писали. Сим знакам имя есть – черты и резы. В древних книгах сказано: «Славяне чертами и резами читаху и писаху». Я немного понимаю, учёный митрополит мне о них толковал, когда я в дьяконах был… Зело древний язык!

– И что там писано? – от несдержанности снова задвигался по келье.

– А три слова, в слитность! – Владыка показал волосатым длинным мизинцем: – Вот, вот и вот! «Бросай бери беги»…

– Бросай? Бери? Беги?

– Так выходит. Зришь, это «б», это «ро», это «е», повтором идёт, а это на «г» похоже… – начал объяснять Никодим.

Понял: «Одно к одному! Бросай царство, бери казну, беги прочь – вот что знаки эти значат! Кто-то мне через шишигу приказ дал – бросай всё, бери что можешь, беги восвояси! Бросай-бери-беги! Вот куда шишига посылает!»

Владыка, будто прочитав мысли, молвил:

– Народ колобродит, недоволен, что государь мёртвого демона приволок!

Поморщился:

– Глуподёрство! Какого ещё демона? Это труп авдошки, лесного человека, для чучелы привезён…

Но Никодим в благом гневе даже осмелился пристукнуть жезлом о пол:

– Не надо того, чтоб у нас в крепости сатанинские мертвяки обитались! Богу это противно! Вели отослать! Христом Богом прошу – удали злую падаль!

В дверь без спроса сунулся стрелец.

– Чего тебе? – взъярился. – Кто пустил?

Стрелец, сделав большие глаза, шёпотом сообщил, что рында Дружина Петелин, в подвале сидящий, – тот, что без глаза, – умудрился на своих наручных кандалах удавиться.

– Что такое? Дружина? Петелин? Час от часу не легче! – испугался не на шутку, а владыка пошевелил кожей лба, как бы говоря: «Вот видишь, плохое творится кругом!»

Пообещав избавиться от лешака, отослал владыку, допил из ковша урду и решил потащиться в подвал. Надо взглянуть: может, придушили Дружину, а тот важное сказать хотел? Как бы и второй рында Богу душу не отдал, пока то да сё… Надо было Арапышева в крепости оставить!

«Бросай, бери, беги! Бери, беги, бросай! Беги, бросай, бери!» – повторял в уме, пока шёл по переходам, и ему становилось всё ясней, что тут не выжить, что знаки даются один хуже другого: грабёж на дороге, клочок в шишиговой лапе, плита с неба, смерть рынды… Кто разъяснит всё это?

«Что написано на падшей плите? Надо к Бомелию!» – вдруг плеснуло в мозгу.

Свернул в один из переходов и по тайному ходу вылез у задней стены дворца; прикрыв лицо треухом, заспешил к своему магу и чародею, толкователю небесных путей, верному и безотказному поверенному, сподручнику, знателю ядов и снадобий, прыткому на затеи и расправы.

Сколько смертных киятров было разыграно с Бомелием! Обговорив с царём срок кончины какого-нибудь врага-боярина – скажем, через три дня пополудни, – Бомелий готовил яд в нужных мерах и заранее тайно давал его жертве через еду, питьё, одежду или пропитанные свечи. А через три дня в полдень по приказу царя уже больная жертва являлась во дворец, где царь устраивал ей при всех назидание: перечислял проступки и грехи, а в конце по знаку мага кричал: «Умри, кромешник! Сдохни, иуда, ехидна!» – и жертва начинала пускать пену, шататься и умирать. Люди в ужасе склонялись перед великим царём, чьё слово разит до смерти, а маг только посмеивался и плюсовал барыши – за убитых ему платилось поголовно и поштучно.

Не стучась и не делая шума, проник в дом мага.

Бомелий хлопотал около Шлосера – немец лежал на лежанке, от пояса голый: сирый срам не прикрыт, ниже колена – синяя взбухшая лепёшка, вместо ступни – багровый сгусток.

Бомелий точил ручную пилу. Его слуга – низенький, тёмненький, курчеватый – разжигал огонь в особой треноге, смотрел снизу, как зверёк-обезьян (их Прошка называл «облизьян», объясняя шурину, что есть такие зверушки с красными, вылизанными до алого блеска ягодицами, ибо день и ночь от нечего делать друг у друга зады лижут, откуда им это имя).