Юджин - повелитель времени. Книга 1. Мир Трех Лун - Гай Юлий Орловский

Искорка вспыхнула ярче, я ощутил, что если работаю, хоть и с трудом, языком и гортанью, то еще не все потеряно, для нас же языками работать и есть самое важное, заставил свое тело сдвинуться, и этот исполинский хребет в самом деле сдвинулся!

Я лежу все там же между двумя упавшими деревьями, что как две тюремные стены отгораживают меня от мира. Наверху из стороны в сторону двигаются на темном фоне угольно-черные громады, не сразу понял, что это массивы веток исполинских деревьев.

Донесся шорох, я скосил глаза в ту сторону. Над поваленным стволом поднялась одна голова, потом вторая. Обе странно белесые, почти призрачные, однако я чувствовал, что реальны и, если подойдут ближе, мои пальцы нащупают плоть.

Очень медленно начали пониматься, словно вырастая там за деревом из земли, плавно, как змеи, изогнулись в мою сторону. Обе как бы человеческие, хотя слишком удлиненные, таких людей не бывает, глаза крупные, что и понятно, ночные жители, а рты, напротив, крохотные, как у пиявок.

Если начнут жрать меня, то это будет гадко. Я слабо шевельнул пальцами и проговорил слабым голосом:

— Привет, ребята… Здорово здесь у вас…

Оба отпрянули, скрылись за стволом на той стороне. Я пошевелил рукой, собрал мышцы, напряг и распустил их снова. Незнаемые существа не выдают своего присутствия, но чувствую, они там.

— Как хорошо, — сказал я все еще тихо: опасаюсь, что голос даст петуха, — на природе… в лесной глуши… Вы тут как бы местные, да?.. Живете в уединении… и в единении…

Очень медленно одна голова приподнялась, огромные глаза уставились на меня с изумлением. И хотя морда все-таки нечеловеческая, но мы в состоянии рассмотреть всякие выражения даже на собачьей или конской морде, а я сейчас в таком обостренном состоянии, что рассмотрю выражение и в любом дереве.

Голос прошелестел так тихо, что я едва расслышал:

— Человек… ты нас видишь?

— Смутно, — признался я, — но все-таки… вот ты, а еще рядом с тобой еще… оп, спрятался…

Он прошептал так же тихо:

— Но этого не может быть… только Бесподобный Угагул мог нас зреть…

— А почему я должен вас не замечать? — спросил я шепотом. — Человек я простой и очень демократичный. Это глерды даже людей не замечают, если те простолюдины, а я не глерд, мне повезло, это им все дороги перекрыты, кроме одной-двух, а мне открыто все, если не считать того, что закрыто… Кстати, кто это такой ваш Преподобный Угагул?

— Бесподобный, — поправил он.

— Бесподобный, — согласился я, — да, это выше! Как я мог так ошибиться? Все равно что сравнить плотника со столяром!

— Он жил триста циклов тому, — ответило существо, — но с тех пор никто… Ты великий чародей?

— Никакой я не чародей, — ответил я печально. — Я Золушка, меня послали нарвать тут травы. Синюшки. Но только она не синяя и не совсем трава, а не знаю что. Может быть, какой-то гриб?.. Или мох? Но тут так красиво, что я не утерпел и лег полежать, полюбоваться… Счастливые вы! В таком замечательном месте живете!.. А какие тут совы, летучие мыши, какие громадные пауки… Это же счастье жить в таком удивительном месте!

Я осторожно приподнялся и сел, опираясь о землю обеими руками. Он подтвердил тихим голосом:

— Да, у нас прекрасно… Когда-то и люди это понимали, но такое было давно, когда они только-только появились…

Рядом с первым наконец-то поднялась голова второго существа, я инстинктивно понял, что это самочка, очень уж правильное женское поведение.

Ее тоненький голосок пропищал:

— Мы не знаем, что ты называешь синей. Но догадываюсь, именно за этой травой уже приходили из вашего мира.

Я сказал торопливо:

— Ладно-ладно, не буду интересоваться, куда они делись. Вроде бы что-то белело в траве, как бы скелеты… Не родственники, я вообще тут мимо шел. Где эта трава? Мне хотя бы стебелек, пусть и самый маленький. Это ж доказательство, что был здесь, в нашей религии это важно. Быть, а не казаться! Тут же побегу обратно. Даже оглядываться не буду. И про вас никому даже не хрюкну. В лесах да под мостами, как учит история, всегда самые красивые, честные и демократичные…

Существо пропищало очень строго и торжественно:

— По великому завету великого Угагула всякий, кто сорвет хоть одну травинку в нашем лесу, погибнет от незримой руки самого Леса.

— Ой, — сказал я. — Дважды великий… Тогда да, это серьезно. А как же…

Оно хмыкнуло злорадно:

— А никак.

Старшее, которое заговорило первым, посмотрело на меня задумчиво и встревоженно.

— Но ты видишь нас.

— Как свои пять пальцев, — заверил я, оторвал ладонь от земли и внимательно посмотрел на растопыренную пятерную, так, на всякий случай, вдруг там не пять, а пятерней называется чисто исторически, — ясно и стереоскопично вижу! Даже зрю. Вам это подходит больше, вы такие красивые!

— В тебе есть нечто от нас, — договорил он. — Потому разрешим тебе вернуться… Правда, без растущей здесь травы.

Я охнул, с трудом и очень медленно поднялся, чтобы их не пугать, ухватился за тоненькое деревцо.

— Но хоть пучок… Пучочек? Пучоченечек?.. Ну травинку? Чтоб надо мной не смеялись… Как вы можете допустить, чтобы над вашим почти собратом глумились? Это же камень и в ваш огород!.. Ах, у вас нет огородов?.. Ну тогда в Священный Дуб!.. Не дуб? Странно, у нас именно дубы всем правят, а выше всех дубов Священный Дуб, Хранитель Всех Традиций, уже ничего не помнит и не понимает, настолько старый, а это почитаемо.

Все слушали с потрясенным вниманием, старшее сказало, понизив голос:

— Да, у наших предков, о которых почти не осталось легенд, был Священный Дуб, но наше племя сотни тысяч лет тому откололось и взяло тотемом ясень…

— У вас ясень? — обрадовался я. — Это же великолепно! У нас, если что, посылают спросить у ясеня. А самых умных вообще шлют дремучим лесом.

Они переглянулись, старший сказал веско:

— Всякий, как я тебе уже сказал, кто сорвет ночницу, вы ее зовете синей травой, умрет.

— Ой, — сказал я, — а так, чтобы не умереть? Ну пусть там зуб поболит или нога… нет, ногу не надо, хромать буду, а вот зуб уже болел, просто жуть какая! На стенку лез. Без лестницы! Врагу не пожелаю, как говорится в народе, хотя на самом деле врагу чего я только не желал и желать буду, хотя и гуманист по воспитанию, нас воспитывать надо, по природе мы еще как не совсем гуманисты…

— Нельзя, — отрезал он с сочувствием.

— Только смерть?

— И нелегкая, — сообщил он.

— Ой…

— Только смерть, — повторил он. — С другой стороны, три луны дали тебе возможность видеть нас. И ты не враг…

— Да я вас люблю, — сказал я истово, — хоть странною любовью… Дайте я вас прижму и расцелую!