Берсеркер: Слепая ярость - Фред Томас Саберхаген

— Память — это тайна. Мы еще далеки от понимания ее механизмов.

— Залпы, — бормотал Траск. — Да. Залпов было много.

— Космонавт Гифт был уверен, что вы погибли.

Следовала задумчивая пауза.

— Ему могло так показаться. Вы ведь проверяли его мозг?

— А что видели вы?

— Ох… Моя память все еще слаба… Так Нифти все-таки улетел? Это хорошо. Просто замечательно.

— На вашем месте я бы не стал волноваться. Память рано или поздно возвращается. Мы дали вам лекарство, которое должно помочь.

— Хорошо. — Траскелук закрывал глаза и делал вид, что засыпает.

На самом деле лекарство для восстановления памяти действовало лучше, чем Траску хотелось бы: оно заставляло вспоминать предательство во всех жгучих подробностях.

Он достаточно знал о космонавте Гифте. Благодаря долгим беседам во время совместных вахт Седрику было известно, где живет семья Нифти. Пожалуй, он даже узнал бы это место, если бы оказался на Земле.

* * *

Когда уже в Порт-Даймонде дошло до более серьезного и детального отчета, Траскелук сослался на то, что его воспоминания о последних минутах, проведенных в гибнущем корабле и за его пределами, все еще отрывочны и невнятны. Нужды применять более сильные лекарства не было; все равно ничего особо ценного он сообщить не мог.

Траскелук заранее придумал более-менее удовлетворительную версию случившегося. Да, он выстрелил во врага из подобранного по пути стрелкового оружия, но не слишком верил, что эта случайная контратака могла вызвать гибель берсеркера. Скорее всего противник стал жертвой бомбы, угодившей в него несколько минут раньше, но взорвавшейся не сразу.

Позже, когда опросы благополучно закончились, Траскелук начал придумывать сценарии, в одном из которых он наконец настигал Гифта. Эти сценарии он сочинял не от скуки, а по необходимости. От него требовалось сделать дело без сучка и задоринки.

В воображении Траскелук говорил ублюдку:

«От меня требовалось только одно: хлопать глазами и внимательно выслушивать вопросы дебриферов. После этого было нетрудно понять, какую историю ты им рассказал».

Какое выражение при этом приняла бы дурацкая физиономия Гифта? Может быть, они говорили бы по коммуникатору, разделенные большим расстоянием, и он, Траск, вглядывался бы в маленький экран, пытаясь рассмотреть лицо собеседника.

«Слушай, Траскелук… Я знаю, как выглядело то, что я смотался от вас. Я…»

«Не бери в голову, приятель. Плюнь, понял? Главное в том, что я жив. Отделался царапиной. Теперь как новенький. Признан годным к службе».

В этом воображаемом диалоге именно Гифт называл имя женщины, умиравшей совсем рядом с. Траскелуком, так близко, что он слышал ее стоны не только по интеркому.

Траскелук вежливо поднимал брови, словно не понимал, о чем идет речь, и ждал, что ему напомнят, кто это такая.

Гифт, являвшийся Траскелуку в воображении, страшно мучился, переживал и надеялся, что женщина, которую он предал, тоже осталась жива.

«Я думал… я думал, что Террин тоже…»

«Что она тоже спаслась? Нет, Нифти. Ты знаешь, где Террин. Она там, где ты ее бросил».

Но в присутствии других людей Траскелук притворился бы, что не испытывает ненависти к человеку, который чуть не убил его.

«Пойдем выпьем».

Тут Нифти почувствовал бы облегчение, но не утратил бы настороженности. Однако после первого стакана и еще одной дружеской беседы наверняка расслабился бы.

И тогда…

Йори была убеждена, что на атолле много убитых, хотя лежащий перед ней труп был единственным, который она видела. До сих пор сообщений о потерях не поступало. Возможно, их еще не подсчитали; но поверхность атолла была так изрыта, обожжена и вывернута наизнанку, что без крупных потерь обойтись не могло.

Атака все еще продолжалась, но это не могло остановить Йори. Она побежала за запасными частями, надеясь отремонтировать поврежденную аппаратуру, и по дороге увидела зенитки, изрыгавшие из своих толстых стволов огонь, и искривлявшее пространство поле. Потные, задыхающиеся зенитчики сидели в укрытии. Оптэлектронные шлемы делали их похожими на роботов. Искусный человек с помощью оптэлектронного мозга мог при необходимости командовать целой батареей. Повсюду были видны люди, бежавшие рысцой, шедшие или ползшие по земле. Йори догадывалась, что это врачи или члены ремонтных бригад.

Зенитки с грохотом выплевывали языки плазмы; сопровождавшая их ударная волна сливалась в сплошной рев. Но даже этот рев перекрывался грохотом то и дело взрывавшихся бомб.

Йори почти добралась до склада, к которому стремилась, как вдруг сильный толчок сбил ее с ног. Ее распростертое тело покатилось по земле, пока не ударилось о насыпь. Внутри скафандра разлился острый жар, но за секунду до того, как Йори ощутила ожог, внутреннее защитное устройство снизило температуру. И все же у Йори потемнело в глазах. Иногда скафандры могли почти полностью гасить даже мощный ядерный удар… но и оставшегося вполне хватало, чтобы пораженному пришлось несладко.

В различных местах базы были размещены голографические флагштоки и один настоящий, из твердого дерева. Но почему-то сегодня никому не пришло в голову поднять флаг. Йори услышала по интеркому, как один из офицеров спрашивал командующего, не стоит ли это сделать.

Изображение и звук вернулись — по крайней мере, часть аппаратуры заработала. Полковник Шанга вздрогнул; его лицо на маленьком экране стало недоуменным. Затем он рявкнул:

— Да, черт возьми! Займитесь этим.

Йори надо было работать. Тело функционировало нормально; казалось, ничто не повреждено и не сломано. Но она не могла оторваться от зрелища подъема флага.

На мгновение возникла заминка. Пальцы офицера застыли над клавишами: он выбирал нужный флаг.

Люди, заселявшие Млечный Путь, издавна спорили о том, каким должен быть единый соларианский символ, общий для всех планет, заселенных потомками землян. «Черт побери, подними какой-нибудь», — мысленно умоляла Йори, медленно поднимаясь на ноги. Раньше ее такие вещи не волновали, но теперь все было по-другому. Флаг был необходим.

То, что через мгновение затрепетало на флагштоке (ближайшим к Йори был флагшток виртуальный — точнее, голографический; ударные волны и шрапнель могли ударять в него сколько угодно, но он не падал), было ближе всего этому единому символу. Белый фон, круглое красное солнце с голубыми пятнышками планет, которые образовывали вокруг него двойную петлю в виде горизонтальной восьмерки — математического знака бесконечности.

Над сферой из странного вещества взвился флаг с эмблемой, видной каждому на поверхности атолла. Голографическое изображение развевалось так, словно его полотнище трепал свежий ветер.