Проситель - Юрий Козлов

Почему-то просвещенные европейцы-бизнесмены относятся к сербам еще хуже, чем к русским, называя их за глаза «сербскими свиньями» и стремясь любой ценой обмануть. Нелюбовь к сербам зашла так далеко, что даже наемным киллерам было запрещено принимать от них заказы. Убивать же сербов киллерам (и не только) отнюдь не возбранялось.

— На первый взгляд все выглядит архипривлекательно, — первым нарушил молчание Алекс Мешок.

Мехмед не сомневался, что он считает себя умнее его, Мехмеда, и второго присутствующего в подвальной комнате человека. Потому и спешит высказаться. Мехмед неизменно уступал таким людям дорогу, которая довольно часто оказывалась дорогой… в тупик, в никуда, а то и в пропасть.

— Но я не привык доверять данайцам, приносящим дары! — продолжил Мешок. Я опасаюсь человека, который приходит ко мне и говорит: «Эй, Санек, вот у меня тыща долларов, возьми ее себе!» — Он говорил напористо, но в то же время как-то безжизненно, как если бы в алюминиевую миску сыпалась алюминиевая же стружка.

Мехмед не улавливал в голосе Мешка «живой жизни». Ему казалось, что Мешок воспроизводит некогда выученный (ведь по образованию он массовик-затейник) монолог. «Не первой руки драматурга», — отметил про себя Мехмед.

— Зачем он это делает? — стащив за дужку с носа очки, Мешок обвел присутствующих пронзительным, проникающим, как радиация, взглядом.

Обвел, скорее всего, по привычке, а может, по глупости, потому что и Мехмед, и второй человек в комнате знали, что Мешок чудовищно близорук и что контактные линзы ему противопоказаны. Поэтому, обводя невооруженными глазами людей, он вообще не видит их лиц, в лучшем случае смутные белые пятна. По крайней мере, ничего иного при минус пяти на правом и минус семи на левом глазу он видеть просто не может. Необъяснимый магнетизм мешковского взгляда заключался в пробуждении у собеседника иллюзии, что Мешку известны его тайные помыслы и, более того, скрытая на дне души тайна, которая, как известно, до поры скрывается на дне любой человеческой души, независимо от того, знает про нее человек или нет.

— Но он зачем-то это делает! — вновь водрузил на нос очки Мешок. — Думаю, нам не следует спешить, горячиться, хвататься за эту… как… за пушинку, да? Нет, соломинку! Необходимо тщательнейшим образом все взвесить!

Мешок говорил по-русски правильно и без акцента (у многих русскоязычных, долго живущих за границей, акцент, кстати, появляется). Его речь была механистична, как вой лебедки, логически верна, как таблица умножения, и одновременно (хотя это открывалось не сразу и не каждому) стопроцентно непродуктивна. Грубо говоря, Мешок с умным видом произносил совершенно очевидные, банальные вещи, спорить с которыми представлялось невозможным именно в силу их очевидности и банальности.

Частенько во время общения с Алексом Мешком — ведущим менеджером группы компаний (консорциума), куда входила и фирма Мехмеда, у Мехмеда возникало ощущение, что некая машина времени переносит его в тихий, благословенный Ашхабад середины семидесятых. Душным вечером он сидит на заливаемой закатным светом кухне у только начинающего тогда лысеть председателя ЖСК «Муза» Саши Мешковича, одолеваемый жгучим желанием (Мехмед не мог понять, почему оно столь натурально) перебраться из своей двухкомнатной в освободившуюся этажом ниже трехкомнатную квартиру. Мехмед смотрел в блестящие выпуклые Сашины глаза и, не улавливая смысла произносимых слов, понимал, что Саша — друг, Саша искренне хочет помочь, Саша сделает все, что в его силах, и нет никакой Сашиной вины в том, что Мехмеду придется сверх выплаты пая добавить еще пять тысяч — иного, как говорится, просто не дано, хоть умри! Иначе не удастся быстро оформить документы, провести решение через собрание, утвердить его в горжилкомиссии и т. д. и т. п. Промедление же смерти подобно, потому что Рахимов со второго этажа уже подкатывался к председателю ЖСК с разными интересными предложениями. А Мехмеду ли не знать, какой страшный человек этот Рахимов? Везде, везде у него свои люди! Одно только мучило Мехмеда: согласится ли Саша взвалить на себя эту тяжесть, принять деньги? И если да, то не обидится ли на Мехмеда?

В настоящее время Александер Мешок получал около двухсот сорока тысяч долларов в год одного только жалованья, считался едва ли не самым квалифицированным и честным экспертом по ведению дел в России.

— Ну и, естественно, — завершил вступительную часть Мешок, — придется как рентгеном просветить ситуацию на предмет возможного участия КГБ.

КГБ был его болезненным наваждением. И хотя всем было известно, что в России давным-давно нет никакого КГБ, а то, что есть (чеченская война и повальное воровство красноречиво об этом свидетельствовали), — ничто (в смысле защиты интересов государства), наваждение Мешка находило понимание в высоких американских финансовых сферах, где принимались важные решения, в результате которых денежные потоки, как селевые лавины, как бумеранги, устремлялись, сокрушая все на своем пути, в тот или иной сектор российской экономики, чтобы потом — желательно как можно скорее — куда более могучий денежный поток (бумеранг) устремился в обратном направлении.

«Малые деньги рождают большие деньги, иначе это не деньги», — вспомнил Мехмед длинное название картины, висящей в кабинете главного шефа в офисе фирмы в Нью-Йорке. Вот только понять, что именно изображено на картине, было не так-то просто. Мехмед склонялся к мысли, что на ней изображена некая космическая паутина, в которой еще живой, но уже обессилевшей (высосанной невидимым пауком) мухой бьется планета Земля. Но может, Мехмед ошибался и на картине было изображено что-то другое.

Картина «Оскопленный капитал приносит несчастье своему обладателю» представлялась более понятной. На ней была изображена летящая вниз с высоты (наверное, ее выпустил из когтей тот самый, милый сердцу Мехмеда, пустынный орел) разрубленная пополам черепаха. Хотя, конечно, разрубить ее пополам орел никак не мог. Так что здесь надо было думать не о том, что изображено на картине, а кто и с какой целью разрубил черепаху, почему она летит вниз, кому на голову упадет. Вероятно, на голову незадачливого обладателя оскопленного капитала, или, попросту говоря, кубышки, полагал Мехмед.

У Мехмеда было подозрение, что не без участия КГБ (в те годы всесильного) вырвался «белорус» Саша Мешкович в Израиль, несмотря на незакрытое уголовное дело о взятках в ЖСК «Муза».

Евреи в Израиле, да и по всему миру, рассказывали Мехмеду, что многих отъезжающих КГБ вынуждал дать подписку о сотрудничестве. «Может быть, вы нам вообще никогда не понадобитесь, — говорили гэбисты, — но даже если и понадобитесь, что маловероятно, речь пойдет об абсолютно безобидных, легальных, скорее всего, бытовых или организационных услугах, за которые вам, естественно, будет заплачено». Так что никто не мог знать наверняка, где, как, в какой форме придется оказывать бывшей Родине эти самые услуги.

Мехмед понимал Мешка.

Да, возможно, КГБ не существует. Но Сашино «личное дело» с подшитыми написанными от руки сообщениями где-то лежит, пылится. Где? Зачем?

Третий присутствующий в подвальной звуконепроницаемой комнате человек звался Халилом Халиловичем Халиловым и считался (по паспорту) гражданином Южной Кореи. Мехмед ни разу, даже на встречах с его «соотечественниками», не слышал, чтобы Халилыч (так называли его друзья) произнес хоть словечко по-корейски. Впрочем, это вовсе не означало, что Халилыч в корейском языке ни в зуб ногой. Он был родом из Восточного Казахстана. Его первая (или вторая, Мехмед не знал наверняка) жена была кореянкой. Может, Халилычу просто не нравилось говорить по-корейски.