Венский бал - Йозеф Хазлингер

Но мы в его услугах не нуждались. Никаких арестов не было. Мы вели себя сверхосторожно.

Теперь Нижайший только изредка собирал нас для причастия. Так он стал называть наши встречи.

«Всякое сборище – это риск», – говорил он. План Армагеддона мы знали лишь в общих чертах. Но каждый постепенно был введен в курс своего задания, к которому должен был основательно готовиться. Мне надлежало достать большую дорожную сумку из твердой искусственной кожи. А предварительно надо было побегать по универмагам и выяснить, какие из них чаще всего бывают в продаже. Потом следовало отыскать уединенный пруд, точнее, котлован со щебеночным дном. Он должен находиться недалеко от Вены и отвечать еще одному условию – чтобы до него можно было легко и незаметно добраться на машине. О том, что поручалось другим, знал только Нижайший. Ну, может быть, еще и Файльбёк. Во всяком случае, он имел сведения, которые не доводились до остальных посвященных. Тогда он был правой рукой Нижайшего. И его единственным критиком. Файльбёк вел себя как-то старомодно. Он готов был спорить по любому вопросу. Как и прежде, он требовал регулярных встреч.

– Я не против, называй это причастием, – сказал он Нижайшему во время причастия на территории какой-то давно закрытой фабрики во Флоридсдорфе. – Важно, чтобы мы встречались и могли все обсуждать.

– Нет, – ответил Нижайший. – Встречи возможны лишь в том случае, если они безусловно необходимы в стратегическом отношении и если мы найдем для этого абсолютно безопасное место.

То, что это – последнее слово, не подлежало сомнению, и возражения Файльбёка повисли в воздухе. Прежде всего Нижайший вызывал нас с каждым в отдельности для разговора. Позднее Файльбёк назвал это «индивидуальной диетой». О том, когда и где состоится встреча, мы узнавали буквально накануне. Тот, кто получал послание от Нижайшего, бросал все дела, вопреки любым своим планам. По-прежнему практиковались фиктивные объявления о потере или пропаже, но иногда вызов передавали устно, это делал тот, кто приходил от Нижайшего. Если объявление о потере предназначалось только для одного из посвященных, слово «телефон» было написано крупными буквами. Такие листочки, естественно, никогда не появлялись на стройплощадке, поскольку тогда нам было бы не понять, кто имеется в виду.

Вообще, чтобы не поставить Армагеддон под угрозу срыва, нам бы следовало прекратить общаться между собой. Но оказалось, что избежать встреч практически невозможно. Жердь работал кельнером в ресторане большого универмага на Марияхильферштрассе, Панда работал в магазине пластинок на Нойбаугассе, то есть сразу за углом. А мы, стройбат, как нас называли, и так виделись каждый день. В то время, когда мы стали группой Непримиримых, наша фирма как раз начала ремонт кинотеатра «Аполло». Я поступил на эту стройку в качестве технического ассистента архитектора. И рано утром, как только я поднялся на леса, там уже стояли Бригадир с Пузырем. Они тоже записались на стройку, хотя мы заранее ни о чем таком не договаривались. От кинотеатра «Аполло» до Марияхильферштрассе рукой подать. Вот и получилось так, что каждый из нас оказался на территории, где встреча с другим Непримиримым была наиболее вероятна.

Кому бросится в глаза, рассудили мы, если пару раз в неделю, и чаще всего даже не в полном составе, мы ходим обедать в универмаг? Разве коллегам возбраняется посидеть за одним столом? Ресторан самообслуживания был выгорожен в отделе спорттоваров. Оранжевые тона стен и мебельной обивки поначалу привлекали клиентов. Но стоило им нагрузить подносы и расположиться за столиками, как оранжевое буйство начинало их раздражать, и они поспешали как можно быстрее вернуться в торговый зал. В ресторан поднимались либо на лифте, либо по эскалатору через отдел спорттоваров. По понедельникам и четвергам подносы убирал со столов один наш знакомый, очень любезный человек. По вторникам, средам и пятницам он же сидел за кассовым аппаратом и при этом незаметно делал нам скидки, поэтому мы старались встречаться в эти дни.

Собравшись, мы никогда не говорили о Нижайшем. Нельзя было исключать, что нас наблюдают или подслушивают. Но даже когда мы чувствовали себя в безопасности, о Нижайшем никто и не заикался. Каждый думал, что другим он доверяет больше, чем тебе, что другие лучше осведомлены о его связях и, возможно, участвуют в добыче информации. Поскольку в то время я мало что знал об Армагеддоне, у меня создавалось впечатление, что Нижайший не вполне доверяет мне. Я рассказывал ему все, только бы положить конец этому обидному недоверию. Но я исходил из того, что и другие выкладывают ему все. Ведь наверняка среди нас были такие, кто пользовался безграничным доверием Нижайшего. Но кто они, эти по-настоящему посвященные? Был ли таковым Файльбёк? Скорее всего, да. Но не исключено, что и Бригадир. Если бы он доложил Нижайшему, что я обижен его недоверием, разве не стало бы это неопровержимым свидетельством моего недоверия?

Так что был резон соблюдать правила игры. Заводить разговор о Нижайшем означало бы бросать тень сомнения на какие-то его качества и действия. А сомневаться-то было не в чем. Все шло хорошо. Мы были со всем согласны. Кроме того, мы поклялись никогда, даже при отсутствии всякого риска, не упоминать о Нижайшем и Армагеддоне.

Говорили мы в основном о прежних временах и о том, что могли бы отчудить, будь мы прежними. Похоже, каждый из нас в душе сожалел, что миновали те деньки, когда мы шерстили Гюртель. Теперь нам оставалось пассивно наблюдать, как с каждым днем наглеют черномазые. В кабаках на Гюртеле, да и здесь, на Марияхильферштрассе, они сговаривались между собой и загребали то, что им было нужно.

Пить мы не бросили, но потребление алкоголя свелось к бокалу вина с содовой за обедом. А позволял ли себе кто-нибудь пару бутылок пива по вечерам, когда оставался один, я сказать не могу. Что касается лично меня, то я не нарушал уговора.

Как-то раз за обедом у нас поднялось настроение и взыграла фантазия. Бригадир, намекая на учрежденный Правительственный комитет по борьбе с происками неонацистов, высказал идею:

– Давайте создадим комитет по перевоспитанию черножопых, которые воруют в магазинах, и предложим свои услуги этому универмагу.

Пузырь, разделываясь с запеченной рыбой, развил эту мысль:

– Надо оборудовать производственное помещение в подвале универмага. Нас бы вполне устроили десять процентов от суммы, которую сэкономит заведение благодаря нашей работе.

– Супер! – сказал Панда. – Как поймаем черненького, первым делом спросим, не проголодался ли он? Ведь у них якобы разрешается воровать, только если голод подопрет. Если этот сраный гость скажет, что хочет кушать, мы заставим его сожрать все наворованное.

– А пока, мол, не слопаешь все вместе с упаковкой, ты отсюда не выйдешь, – продолжил Пузырь. – Уж мы его попотчуем, впихнем ему в рот и сыр, и лак для ногтей, и шариковую ручку. А то, что не сожрет, вобьем ему в пасть, будь то хоть напильник, хоть рашпиль или гаечный ключ.

Мы раздухарились и заказали еще вина. Начались импровизации на тему, какое широкое поле деятельности открывалось бы перед нами, если бы мы были все теми же парнями из Раппоттенштайна. Мы свяжем черножопому руки и разомкнем челюсти. Потом вгоним ему в пищевод напильник, рашпиль и гаечный ключ, после чего сомкнем ему челюсти, пока кровь из ушей не хлынет. Нож и другие острые предметы должны войти в него более коротким путем – ударом в брюхо. У баб стибренные столовые приборы найдут себе место во влагалище, после чего оно будет закрыто на засов с помощью вилки. Если предметы слишком громоздки, придется разрезать живот. Мы запрессуем книги, компакт-диски, электронные игрушки, электродрели в самое дерьмо, а потом наложим швы. Но не забыть бы заранее врубить на полную мощь магнитофон. А потом скажем: «Вот и все дела, теперь можешь идти. Если на выходе запищит контрольный аппарат, передай привет от нас. Твой живот у тебя отнять никто не сможет».