История шпионажа времен второй Мировой войны - Ладислас Фараго

Среди этих бумаг находился полный список немецких агентов и осведомителей, действовавших в Соединенных Штатах.

Январским днем 1942 года президент Рузвельт позвонил Уильяму Дж. Доновану в Белый дом и прямо, чуть ли не оскорбленно заявил ему: «У нас нет «Интеллидженс сервис»!»

Эту фразу президента, сумевшего уложиться всего в пять слов, генерал Дуайт Д. Эйзенхауэр детально разъяснил уже после войны. Эйзенхауэр писал:

«Уже целый год в Европе шла война, прежде чем Америка проявила беспокойство о своей обороне, находившейся в жалком состоянии… Препятствий оказалось много. Важнейшим из них было психологическое — все еще настойчиво продолжало давать о себе знать благодушие. Даже падение Франции в мае 1940 года[62] не пробудило в нас стремление — под словом «нас» я подразумеваю многих профессиональных военных и политических деятелей — в полной мере осознать надвигавшуюся угрозу».

«В системе военного министерства поразительно мало внимания уделялось разведке, что препятствовало всякому конструктивному планированию».

«Группа офицеров, которые между двумя мировыми войнами добросовестно усвоили военные теоретические взгляды, преподносимые в наших учебных заведениях, была прекрасно подготовлена для выполнения важных задач оперативного планирования, за исключением сферы разведывательной деятельности».

«Одним из наших жалких жестов в этом направлении было содержание военных атташе в большинстве столиц иностранных государств, а поскольку государственных средств на оплату необычных расходов должностных лиц такого рода не выделялось, то на должности атташе можно было назначать только офицеров с независимым материальным положением. Как правило, это были достойные и обеспеченные люди, но многие из них не знали даже азов разведывательной работы.

Результаты деятельности таких атташе были плачевными. Положение еще больше усугублялось тем, что по установившемуся порядку существенным обстоятельством для назначения на руководящие должности в разведывательном управлении военного министерства являлся срок работы в качестве военного атташе, а не личные способности».

«Отношение к разведке как к пасынку в системе Генерального штаба подчеркивалось многими фактами. Например, число генеральских должностей внутри военного министерства было настолько ограничено законами мирного времени, что одно из основных управлений постоянно возглавлялось полковником. Это обстоятельство само по себе, может быть, и не имело серьезного значения, поскольку куда предпочтительнее назначать на эту должность высококвалифицированного полковника, чем посредственного генерала. Однако такая практика ясно указывала, как недооценивалась в армии разведка. Это находило свое отражение и в наших военных учебных заведениях, где слушателей обучали только некоторым вопросам техники ведения разведки на поле боя, а более широкие аспекты разведывательной работы почти полностью игнорировались. У нас имелось всего несколько человек, способных квалифицированно анализировать ту информацию, которая попадала в поле зрения военного министерства, и особенно это касалось того, что превратилось в самую суть разведывательных исследований и анализа, а именно промышленности».

«В первую военную зиму эти явные пороки стали серьезной помехой в работе. Вначале разведывательное управление не могло ни составить четкий план работы своей организации, ни выбрать ту часть информации, которая казалась существенной для определения целей и возможностей наших противников. Начальник разведывательного управления обычно являлся в управление военного планирования и со скучающим видом спрашивал, не может ли он быть чем-либо полезен нам».

Эта откровенная жесткая оценка была сделана Эйзенхауэром спустя 6 лет после описанных им событий и 3 года спустя после войны, в победоносное завершение которой он внес значительный вклад. Его уничтожающая критика ограничивалась «Джи-2» (армейской разведкой), и это справедливо, поскольку даже в описываемый им период общая картина разведки была не так уж и плоха, как он ее изобразил. Либо президент Рузвельт был не так уж детально информирован, либо он сознательно заострил углы, безапелляционно заявив Доновану, что, мол, у Соединенных Штатов нет «разведывательной службы».

С одной стороны, весьма квалифицированная шифровальная служба армии и военно-морского флота функционировала лучше, чем когда-либо ранее, если ознакомиться с большинством секретных отчетов неприятеля. Именно в этот период шифровальщики военно-морского флота приступили к сбору данных, позволивших адмиралу Честеру Уильяму Нимицу отыграться за Пёрл-Харбор, причем на удивление скоро, и в значительной степени изменивших обстановку в зоне Тихого океана в пользу США. Возможно, сейчас было бы уместным кое-что уточнить с тем, чтобы у читателя сложилась объективная картина и о хорошем, и о плохом в состоянии американской разведки в тот период.

Непосредственно после нападения на Пёрл-Харбор Нимицу предстояло выяснить, каков же будет следующий шаг противника. Адмирал, призвав на помощь всю свойственную ему интуицию, предположил, что теперь японцы двинутся на Мидуэй, атолл в 1100 морских милях к западо-северо-западу от острова Оаху, утопавший в зарослях карликовой магнолии и населяемый черноногими альбатросами[63].

Но Нимиц полагался не только на интуицию. Предпринимаемые Ямамото в Токио шаги говорили именно об этом варианте. Он рассчитывал захватить Мидуэй и уничтожить остатки Тихоокеанского флота США.

Офицеры разведки Нимица не обладали блестящим интеллектом, его явно не хватало для объективной оценки сил японцев. Там, где Ямамото располагал 11 линкорами, Нимицу докладывали о 2–4 кораблях. Легких крейсеров у противника будто бы вообще не имелось, хотя их было у японцев 6. Согласно подсчетам американцев, японцы имели от 16 до 24 эсминцев, а в действительности их у Ямамото было целых 49. Кроме того, японский адмирал располагал 16 подводными лодками, а по мнению американцев — всего 8—12. Примерно совпадали данные относительно авианосцев и тяжелых крейсеров.

С одной стороны, такая недооценка флота Ямамото была выгодна для США. Нимиц крепко подумал бы прежде, чем разрабатывать свой дерзкий и блестящий план ударить Ямамото в лоб, зная заранее, сколько боевых единиц противника ему будут противостоять. Но у Нимица было мощное собственное оружие — дешифрование.

С началом военных действий каждому японскому флоту назначили несколько кодирующих систем, и все коды по прошествии определенного промежутка времени менялись. Несмотря на это, американский дешифровальщик обнаружил, что подсказок в радиообмене достаточно, и смог выработать объективную картину японских намерений и мер. Подсказки включали объем обмена радиоданными, повторение позывных, длину сообщений, типы используемых кодов. Все эти контрольные подсказки каталогизировались капитаном Рошфором и его подчиненными до тех пор, пока они не смогли представить окончательный вариант: