Незавершенное дело Элизабет Д. - Николь Бернье

Крис посмотрел на нее.

– Когда здесь был Дейв Мартин?

Только тут Кейт поняла, что еще не рассказывала об этом. Еще не успев открыть рот, она уже знала, как все это прозвучит. «Да! Представляешь, он приезжал! Совсем выскочило из головы прошлой ночью». Можно еще приобнять его за шею, напомнить, что ее так отвлекло. Но она только неловко рассмеялась:

– Ох да, просто не было случая тебе об этом рассказать.

Он прокрутил кадр назад, к предыдущему кадру. Дети носятся по газону в пижамах… Дейв на кухне ест блинчики…

– Он здесь ночевал?

– Нет. Они приехали рано утром. Всего на день. Перекусили гамбургерами и поздно вечером уехали.

– О.

Он еще секунду смотрел ей в глаза, но лицо оставалось бесстрастным. Потом снова перевел взгляд на камеру. В кадре Дейв Мартин стоял, опершись на кухонный стол, взъерошенный, непринужденный. Как дома.

Закат спустился несколько часов назад, а вечеринка на яхте еще продолжалась. Развешанные по мачте и парусам гирлянды иллюминации высвечивали ее контуры, отчего она напоминала морскую рождественскую елку. Музыка и смех плескались в открытые окна чердака.

В тетради с фотографией Элизабет, Джоны и Анны на обложке было лишь несколько записей. Сундучок стоял на полу перед кушеткой; сломанная крышка криво сидела на петлях. Вечером Кейт начнет следующую и последнюю тетрадь, ту самую, что проведет ее через оставшиеся дни последнего года Элизабет – рождение Эмили, тридцать восьмой день рождения и события, повернувшие ее к Майклу. Удивительно – мысль, что все подходит к концу, не принесла облегчения. Чтение дневников было сродни так и не состоявшемуся разговору, заканчивать который не хотелось. Занять ее место не мог уже никто и ничто.

Кейт устроилась в кресле, поставив рядом стакан с ледяным чаем, и открыла последние страницы тетради.

Поздней осенью 2000 года общий тон записей изменился на более бодрый; почти все они касались смешных и огорчительных моментов с детьми, их здоровья и планов на праздники.

«Дети в гостиной, играют с рождественским набором, представляют Марию, Иосифа и одного из ангелов командой гольфистов. По-моему, ангела у них зовут просто «Бью!». В этом году они нашли себе увлечение, и я тоже чувствую приближение праздника – после стольких-то лет. А это, как говорит Надя, лучший барометр счастья».

Кейт снова порылась в памяти, пытаясь найти кого-нибудь с этим именем, но так и не смогла. В эти месяцы в записях больше не сквозило ощущение неудовлетворенности; несколько раз упоминались занятия живописью и предварительные переговоры с островной галереей. Она чаще и с большей теплотой, чем все предыдущие годы, писала о Дейве.

«Дейв получил наконец «спайдер», и теперь он на седьмом небе. Все окна открыты, хоть сейчас и середина декабря, ветер треплет волосы, открывая проплешинку, признавать существование которой он не желает и указывать на которую я не собираюсь. Он возвратился с миллионом ярдов гирлянд, и я обернула их вокруг перил, пока Анна днем спала. Когда она встала и вышла на крыльцо, ее глаза расширились от изумления. «Мамочка! На лестнице выросли кусты!» Даже не верится, что через год, в это время, у нас появится третий».

Здесь заговорила та Элизабет, которую знала Кейт. Мать, болезненно и остро ощущающая семейную жизнь. Радость по поводу беременности, фиксация каждой детали, каждого ультразвукового сканирования, как будто все это в первый раз. «Щуп идет по позвоночнику, похожему на ступенчатую лесенку, и останавливается на лице. Малышка прикрывает ручонкой глаза, словно уже устала от всех нас и нашего постоянного подсматривания: «А, снова эти папарацци!»

Сразу после рождения Эмили Кейт приехала из Вашингтона и навестила Элизабет, незадолго до выписки. Присев на кровать рядом с подругой, она заглянула в матовые глаза девочки, ничего не отражавшие и неподвижные, как у большой рыбы. Они обсудили дефекты, замечать которые матери вроде бы не положено: завернутое ушко, совсем как у Джоны, но есть надежда, что оно еще развернется; завитки волосков между крошечными лопатками (полуангел-полугном). «Но ведь они выпадут?»

Еще одна девочка… Элизабет даже не скрывала облегчения. «Я так рада, что у каждой есть сестра».

Кейт только улыбнулась, подумав о том, какие неоднозначные отношения установились у нее самой с Рейчел. Подумала, но сдержалась и промолчала. Отношения – вещь непостоянная; и, пока двое живы, всегда есть надежда на перемены. Вместо этого она сказала: «Знаешь, иногда подруга может быть не хуже сестры».

В то время Кейт казалось, что так оно и есть для них обеих. Хотя и по разным причинам. Элизабет, как ей представлялось, считала, будто она не в состоянии понять, каково это, быть единственным ребенком в семье, не иметь той, которая уравновешивала бы родительское внимание и любовь. Не важно, что Элизабет была не единственным ребенком и не испытала такой удушающей любви. А Элизабет, подумала тогда Кейт, никогда бы не смогла понять, что значит постоянно чувствовать рядом с собой присутствие другой, лучшей! Как же мало Кейт знала о ней.

Они долго молчали, умиротворенные и немного печальные. Кейт достала камеру и сделала снимок, тот самый, что и сейчас висел на дверце холодильника у Мартинов. Элизабет, бледная, в больничном халате, и младенец, розовый комочек, у ее груди.

Кейт подняла крышку со сломанным замком и потянулась за следующей тетрадью из этой стопки, но обнаружила, что там лежит другая, с простой обложкой, которую она читала в июне, когда они уезжали от Мартинов. Под ней – остальные прочитанные, а под ними – только выцветшая полосатая обивка старого сундучка. Она перекопала всю среднюю стопку и ту, что слева, но не нашла ничего нового. Сердце заколотилось. Кейт наклонила сундучок и разложила тетрадки перед собой, словно крупье фишки. Тетрадь с композицией из детских наклеек «Холлмарк». Тетрадь из колледжа с геометрическим рисунком; еще одна, разрисованная пастельными мелками, и много других, которые она уже читала. Кейт смотрела на разложенную стопку, пытаясь найти затерявшуюся, но видела лишь знакомое. Та, которую она только что закончила, с улыбающейся Элизабет на обложке, лежала сверху, бросаясь в глаза, как вызов всему, что она ожидала найти: первые, скучные подробности предсказуемой жизни, потом другие, запретные, тайные знаки смены курса. И все – неправда.

Кейт постаралась восстановить в памяти, когда видела пропавший дневник и видела ли вообще, но не могла вспомнить, как он выглядел. Да и был ли он? Вроде бы да, и она даже листала его тогда, на парковке отеля. Первая запись относилась ко времени перед рождением Эмили. Но полной уверенности не было. И все же он должен где-то быть. Несколько месяцев так и не получивших объяснения важных событий в жизни той, что вела дневник с таким постоянством.

Джеймс? Но кроме того эпизода, когда он сунул свой нос в чужие дела, интерес к дневникам больше никак не проявлялся. Да и хитрости ему недоставало – оставил тетрадь лежать открытой на ее кровати. Пайпер тоже исключалась. И не только из-за того, что она не умела читать, а просто потому, что не любила взбираться по лестнице на чердак точно так же, как избегала крутых ступенек на детской площадке.