Незавершенное дело Элизабет Д. - Николь Бернье

Кейт вцепилась в поручни и, что называется, «спустила всех собак».

– Ты даже не понимаешь, о чем говоришь! Мы поддерживали друг друга – это было нужно нам обеим. Большую часть времени тебя даже не было рядом!

Ее уже несло.

– Если ты знал свою жену так хорошо и видел все так ясно, то как ты мог просмотреть, что она собирается отправиться в Калифорнию с каким-то парнем? Давай выясняй, что она собиралась там делать. Потому что с меня довольно. Мне осточертело быть посредницей. И я уже сыта этим по горло.

Она сбросила номер и с размаху швырнула телефон в траву.

Крис глядел на нее во все глаза.

– Черт побери, да что это с тобой?

Кейт спустилась по ступенькам во двор, стараясь унять дыхание и пульс, но получалось плохо. Она снова привалилась спиной к поручням крыльца.

– Дейв забрал одну из тетрадей Элизабет, когда был здесь. Ту, где она объясняет, почему отправилась в Лос-Анджелес. Он просто вошел в дом и забрал ее с нашего чердака.

Крис положил ладонь ей на шею и посмотрел под ноги, словно говоря: «Боже-дай-мне-силы». Потом поднял глаза.

– Ради всего святого, ведь это же была тетрадь его жены! Я бы на твоем месте поблагодарил за счастливое избавление и предоставил ему самому разбираться, куда собиралась его жена. Ты же все лето с ума сходишь из-за этого.

– Ты не понял? Это мне дали решать, что с ними делать.

Она топнула босой ногой по доскам настила.

– Она мне доверила – это ее желание. А я не справилась.

Эмоции сдавили горло, и Кейт уже не справлялась с голосом, а только смотрела на мужа так, словно он пропустил главный логический посыл.

– Почему вы так стараетесь уберечь эти дневники друг от друга? – Крис склонился, заглядывая ей в глаза, и она отвернулась, скрывая подступившие слезы. Он шагнул ближе, обнял ее за плечи.

– Отдай ему остальные тетради и покончи с этим. Зачем взваливать все на себя? Зачем тебе эта проблема?

Затем, что это ее проблема. Как он не может этого понять? Элизабет попросила, и ее долг выполнить просьбу. Загладить вину.

Загладить вину.

Кейт перестала топать и затихла, пораженная мыслью, которая с такой неожиданной ясностью всплыла в ее уме. Воздух казался душным даже здесь, на улице. Он окутывал и давил на нее, как облако гнуса. Она оттолкнулась от перил и сошла с крыльца. Лужайка уходила вдаль, к темному, обещавшему облегчение океану.

– Пойду немного прогуляюсь.

– Кейт, – позвал он. – Пойдем. Брось ты все это. Хватит уже.

Трава под босыми ногами была густой и сырой, как водоросли. Она вышла за круг света и ускорила шаг.

– Кейт!

Достигнув темноты, Кейт побежала. Мрак смыкался позади, словно отрезая слова, сказанные Дейвом, – «картонный манекен, сиделка» – и сундучок, который в конечном итоге не открыл ничего, кроме того, что Элизабет была вовсе не столь безмятежной, как казалась, а просто подыгрывала подруге, хотевшей видеть ее такой. Мягкая, холодная трава ближе к берегу стала жесткой, но она, не останавливаясь, побежала дальше по песку. Потом свернула и побежала вдоль кромки воды. Камни кололи подошвы, сухой взморник царапал лодыжки.

Она ударилась ногой о крупный камень и остановилась. Боль пронзила ногу от мизинца до самой лодыжки. Кейт охнула и согнулась, дожидаясь, когда погаснут искры боли. До воды, темной и плотной, как земля, было лишь несколько ярдов. Так Кейт и стояла, согнувшись, пока не выровнялось дыхание. «Сиделка». Стянув через голову толстовку, она переступила через брюки и, шаг за шагом, вошла в воду. Ушибленный палец онемел. Она заходила все дальше, даже не вздрогнув. Мурашки покрывали кожу там, где она соприкасалась с холодной водой, – сначала голени, потом колени, затем бедра. Волоски на руках и ногах, волосы на голове будто электризовались. Сильнее, чем в вакууме, и более осязаемо, чем от тревоги.

Кейт нырнула, а когда всплыла на поверхность, то сразу поймала тот ритм, которого не чувствовала уже несколько лет. Она поплыла от берега вперед, поворачиваясь на вдох при каждом четвертом гребке. Палец пульсировал от ударов по воде, только она прекратила обращать на это внимание. Кейт плыла с открытыми глазами, но жалящая соль не мешала видеть лицо Элизабет с таким знакомым выражением – необъяснимо мягкой доброжелательности, готовности слушать и наблюдать, но поменьше открываться самой. В нем, как в будоражащем воображение коллаже, смешались восхищение, зависть и обида, но под всем этим – отчаянная просьба. «Останься, – говорило оно. – Дай мне еще себя».

Кейт плыла, потеряв счет времени. Какими-то обрывками проскакивали мысли о возможной опасности – ржавых обломках, заразных микробах, акулах. Были и звуки. Ветер над водой. Скрип корабельного такелажа. И еще – музыка и смех. Она остановилась, подняв из воды голову, прислушиваясь.

Прогулочная яхта стояла прямо перед ней, настолько близко, что можно было ясно слышать музыку, видеть людей, стоявших на палубе с бокалами в руках. Женщина в черном платье на бретельках, мужчина в расстегнутой до пупка рубашке. Он что-то сказал. Она прикоснулась к его руке ответным жестом и закинула голову в дерзком смехе.

Казалось, все происходит за миллион миль от берега, от домика, от детей и повседневных хлопот о том, чтобы обеспечить их счастье и безопасность. И еще миллион до того двора, по которому, скорее всего, сейчас вышагивал, проклиная ее, Дейв. Мысли обратились к картине в кухне Мартинов. Женщина, пьющая вино и закинувшая назад голову в безумном смехе, и по соседству другая, расчесывающая длинные, мокрые волосы дочери.

Кейт продолжала плыть, представляя, что делает в это время Дейв.

Все так же расхаживает взад-вперед по двору или сидит в своем «спайдере», слушает радио и попивает пиво. Или, может быть, читает предпоследний дневник жены, узнавая подробности того, как она попала под обаяние человека, который смог принять ее такой, какой она стала, пробудившись от домашней комы. Может быть, читая строчки, посвященные впечатлениям от того мужчины и ее решению отправиться с ним, Дейв поднял голову и посмотрел в дальний угол гаража, туда, где у стены стоял сложенный мольберт, успевший покрыться изрядным слоем пыли. Может быть, он проводит рукой по волосам, все таким же густым, но с плешью, которую Элизабет как бы не замечала, и пытается понять, что и когда пошло не так, как от колечка в мороженом они докатились до той записи: «До отъезда осталось три дня. Никогда еще я не ждала чего-то так сильно и с таким предвкушением».

Кейт начала уставать и зашлепала по воде. Палец на ноге, привыкнув к холоду, снова напомнил о себе. Она повернулась к бунгало – несколько окошек мерцали там, где заканчивалась лужайка. Было прохладно; в такую ночь хорошо спится. Ей бы сейчас завернуться в ту вязаную кофту, что осталась в доме от хозяев и, несомненно, имела за собой целую историю – кем и для кого она связана? Все имеет свою историю. Каждое наше слово и каждый, самый незначительный, жест трогают кого-то. Или заставляют притворяться, что не тронули.