Обманчивая тишина - Александр Александрович Лукин

предлогом вышел и позвонил со спасательной станции яхт-клуба Фридриху.

— На корте он не был, — сказал Фридрих.

Вернувшись к компании, я сослался на то, что мне еще надо сегодня поработать, и начал прощаться.

— Я с вами, — сказала Люда. — Мне тоже пора.

Она, наверно, решила, что работа — благовидный предлог, чтобы нам уединиться.

— И я пойду, — присоединилась вдруг Евгения Андреевна. — Что-то я устала. Идемте вместе. Прогуляемся.

Люда посмотрела на Курнатову-Боржик, перевела взгляд на меня, и у нее зло дернулась бровь. Она резко встала и первая вышла, почти убежала с веранды. Евгения Андреевна взяла меня под руку, и мы торжественно последовали за Людмилой. Да, видно, я не так скоро попаду в гостиницу. А впрочем, может, это и к лучшему. Все равно эту ночь мне не уснуть… Но вот мадам Курнатова-Боржик здесь уж ни к чему. Ну ничего, Люда как-нибудь сумеет от нее отвязаться.

Однако отделаться от Евгении Андреевны оказалось далеко не просто. Люда молчала, я тоже молчал, придерживая ее за локоть, а Евгения Андреевна, повиснув на моей левой руке, вела, словно «былинники речистые», рассказ. О чем? Оседлав своего любимого конька, она предалась элегическим воспоминаниям о «мирном времени».

— Боже мой, — говорила Евгения Андреевна, — вы молодые, вы не знаете. Боже мой, как мы жили! Какой это был восторг, упоение, фейерверк радости и удовольствий! Тогда и нынче — это все равно что… все равно что… — Она так и не сумела подобрать достойного сравнения.

О, наша Евгения Андреевна даже стала будто выше ростом в упоении своих восторгов. Мне полагалось бы вступить с ней в спор, сказать что-нибудь веское в опровержение ее благоглупостей, но, по правде говоря, настроение было не то, да и вообще не хотелось, чувствуя руку Люды, начинать диспут, да еще с таким оппонентом, как Евгения Андреевна. Хоть я вел моих дам таким маршрутом, чтобы побыстрее оказаться в районе жительства мадам Курнатовой-Боржик.

А Евгения Андреевна продолжала меж тем свой монолог. Люда продолжала молчать, изредка прижимая к себе мою руку, словно ободряя: ничего, ничего, сейчас мы ее сплавим на покой!

— А какая в нашем Нижнелиманске шла бурная ночная жизнь! Особенно по субботам и воскресеньям. Вы еще не забыли, что дни недели имеют названия — воскресенье, понедельник, вторник?.. Теперь же все перенумеровано — дома, магазины, пардон, распределители, автомобили и даже дни: первый день шестидневки, второй, третий… Общевыходной… «Обще»! А в те времена… Здесь жили богачи: купцы, хлеботорговцы, помещики, заводчики… Блестящие люди! Каждый — фигура! Один Матвеев, городской голова, чего стоил! Какие задавались балы! Любительские спектакли! Лотереи-аллегри! Благотворительные базары… А бега! Какие делали ставки! За один час становились миллионерами! Приятель моего мужа, армейский подпоручик, поставил на кобылу по кличке «Муха» и выиграл пятьдесят тысяч. Он чуть не сошел с ума от счастья. Правда, он стал играть, очень быстро спустил все, стал одалживать, подписывать векселя, а потом не смог отдать и застрелился. Карточный долг, мои милые, был не шутка — долг чести. Тут были такие зубры, боже мой! Одна компания, мастера самой большой руки, играла чуть не каждую ночь напролет. Так и очередь была поставлена: сегодня, например, у городского головы Матвеева, завтра — у члена правления завода Гетцена, послезавтра — у жандармского ротмистра, в субботу — у «швейцарца»… Что это вы стали, Алексей Алексеевич? Идемте.

Стал? Разве я остановился? Еще бы мне не остановиться. В меня словно грянула молния!

— Нет, Евгения Андреевна, это я так. Вы рассказываете интересные вещи. Продолжайте, пожалуйста. Вы остановились на «швейцарце». Кто это такой? Что, действительно швейцарец?

— Право, понятия не имею. Может, и вправду швейцарец, а может, живал в Швейцарии. Тогда это было просто, не то что сейчас. Получил визу в полиции, купил билет и — адье! Словом, в своем кругу его все так звали — «наш швейцарец». Да и какое это имеет значение? — досадливо перебила себя Евгения Андреевна. — Хоть австралиец! Главное, он был прелестный мужчина — состоятельный, щедрый, умный.

— А чем он занимался? Или профессиональный игрок? Не дай бог, шулер?

— Что вы такое говорите, Алексей Алексеевич?! — возмутилась Евгения Андреевна. — Он был уважаемый в городе человек, с положением: управляющий отделением страхового общества «Россия»! Шутка сказать! И ведь тогда он был совсем еще молод — не старше тридцати. Оч-чень способный был финансист. Если б не революция, — о, он далеко бы пошел!

— Ну и куда он девался, этот ваш способный финансист? Удрал в свою прекрасную Швейцарию?

Люда давно уже поглядывала на меня с недоумением и недовольством: мол, что это ты, вместо того чтоб поскорей «закруглить» Евгению, задаешь ей вопрос за вопросом, распаляешь мадам. Ей только дай волю! Ну вот, она, конечно, ударилась в биографию своего «швейцарца».

— А вот представьте себе, что он никуда не удрал. Остался в России. Не понимаю, почему. Неужели такой умный и деловой человек не имел солидного капитала где-нибудь в «Креди-Лионнэ»? И странно. Как-то с месяц назад я встретила его на улице…

Только совладать с собой! Только удержать себя в руках. Не вздумай сорваться с места, Алеша Каротин. Что в конце концов особенного? Она просто встретила «швейцарца» на улице…

— …Я встретила его на улице… Боже мой, что делает с людьми время! Я даже его не остановила. Что приятного мог он сказать мне? Что время ужасно меняет людей?

— Чем же он теперь занимается?

— Он служит в Госстрахе.

В Госстрахе? Тихо, тихо… Что у нас было в Госстрахе?

— Представляете, пережить такое крушение! Павел Александрович Верман — жалкий инспекторишка в советском Госстрахе!

Павел Александрович Верман. Павел Александрович Верман, а не Георгий Карлович! Услышав это, я вдруг стал совершенно спокоен. Можете мне верить, это было именно так. Видно, нервы напряглись до такой степени, что больше ни на какое волнение были не способны. Неужто и вправду