Река без берегов. Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна. Книга первая - Ханс Хенни Янн

— Возможных вариантов много, потому что Провидение не признает для себя преград, — сказал он. — Но нам не по силам найти хоть один правдоподобный вариант, который полностью соответствовал бы действительности. У меня нет никакой власти над внеположным нам{133}. Мы даже не знаем, как оно выглядит. Встречи вдали от нас мы не в состоянии оценить. Их место действия отличается от всего, что мы можем увидеть даже в самых ярких снах. Наше время — иное, чем у других. У нас нет даже власти над памятью и забвением. Мы никогда не знаем, какие представления поднимутся на поверхность нашего духа. Мы терзаем себя утешениями, в которых не нуждаемся, и забываем о благом поступке, который действительно принес бы нам облегчение. Тени нашей души не только лежат, отвернувшись от света, — они угрожающе обступают нас, словно демоны, как только нарушается равновесие равномерного сумеречного сияния. Мы напрасно молим о поддержке со стороны внутренних или внешних сил. Мы напрасно враждуем со звездами и со своими друзьями.

Я с содроганием распознал на дне своей экзистенции безнадежность. А ведь намеревался я продолжать надеяться, потому что мое предназначение заключалось в том, чтобы продолжать жить. Я плакал, пока глаза мои не покраснели, и уже с покрасневшими глазами ухватился за одну неотчетливую мысль, больше не походившую на отчетливую, которая мне встретилась раньше и имела ту же причину.

(Тутайн больше не молился. Я больше никогда не видел, как он молится. Он вел такие речи, которые превратили бы любую его молитву в лицемерие.)

* * *

Еще и недели не прошло со времени исчезновения Эгеди. Мы с Тутайном безотрадно сидели в комнате, обращались друг к другу с тяжелыми витиеватыми речами: подолгу тупо молчали, устав от бесполезных слов. И губы складывались в горькую гримасу угрюмого спокойствия…

В дверь сильно постучали. Сразу вслед за тем она распахнулась. В дверном проеме возник полицейский чиновник. Человек в униформе. Высокий и неуклюжий. Грубые кисти рук выглядывают из слишком коротких рукавов литовки. Шлем, поддерживаемый ремешком и увенчанный плюмажем из петушиных перьев, отбрасывает тень на лицо вошедшего… Чиновник спросил, здесь ли Альфред Тутайн. Тутайн пересек комнату и подошел к нему.

— Прошу вас, заходите, — сказал.

— На вас поступил донос, — начал чиновник. — Вы обвиняетесь в том, что похитили несовершеннолетнюю девочку.

— Чепуха! — перебил Тутайн. Он повернулся ко мне и шепотом попросил, чтобы я дал ему пятифунтовую купюру. После чего снова шагнул к чиновнику. — Расскажите мне всю историю; подозрение ваше не таково, чтобы я мог принять его без возражений.

— Полиция не обязана отчитываться, откуда она черпает свои сведения, — сказал чиновник. — И на основании каких показаний начинает преследование виновного.

— Хорошо, это понятно, — пробормотал Тутайн. — Но мне ведь позволено предположить, что речь идет об анонимном заявлении, придуманном исключительно с целью опорочить меня; сделать меня в этой стране лицом подозрительным. Приведите мне ваши доказательства.

Он, очевидно, пожалел о последней фразе, был недоволен своим дерзким тоном. Он не дал чиновнику возможность что-то сказать, не предложил ему сесть, но первым делом разыскал стакан и налил гостю коричневатого виски.

— Это развязывает язык, — прибавил.

Я уже держал наготове требуемую купюру. Тутайн незаметно взял ее и сунул в карман.

— Я и сам не прочь освежиться, — сказал мой друг, снова наполнил стакан чиновника, налил остатки из бутылки себе и выпил за здоровье гостя.

— Расскажите, пожалуйста, — смиренно попросил он.

— Да рассказывать особенно не о чем, — пробурчал чиновник. — Я должен выяснить, обоснованно ли подозрение, или мы можем закрыть дело.

— Это вы должны определить? — спросил Тутайн.

— Я ничего не определяю. Мое дело составить рапорт, — сказал чиновник. — Вы, значит, похитили девочку. Ей четырнадцать лет. Родилась в этой стране. Воспитывалась у приемных родителей. Место ее жительства не указано, как я вижу…

— Мне оно неизвестно, — откликнулся Тутайн.

— Имя ее не упомянуто, как я вижу, — сказал чиновник и посмотрел в протокол. — Должен признать, что данных действительно мало.

Он, казалось, ждал ответа. Но Тутайн молчал.

— Так вы признаете, что нарушили закон? — спросил чиновник, растягивая слова.

— Повторяю: такая чепуха не просто будет опровергнута мною. Я потребую, чтобы клеветник был наказан.

— Это вам не удастся, — сказал чиновник.

— Значит, все-таки анонимный донос, — разгорячился Тутайн. — Не держите меня за дурака и признайтесь в этом!

— Я пойду вам навстречу, — сказал чиновник. — Мы действительно получили письмо без подписи.

— Так я и думал! — воскликнул Тутайн. — Против анонимки человек бесправен и бессилен. Для него остается один выход — довериться честным государственным служащим. — Он вытащил из кармана купюру и, сложив ее вчетверо, сунул в большую руку чиновника. — Я не хотел бы ничего больше слышать об этом деле.

Чиновник искоса глянул на то, что попало ему в кулак, и поспешно поднялся.

— В отчете я изложу всё в соответствии с истиной, — сказал он. Он задал еще несколько вопросов, касающихся персональных данных. Потом попрощался и удалился.

— Дорогое удовольствие, — вздохнул Тутайн, когда дверь за чиновником закрылась. — Но зато мы выторговали кое-какие сведения. Эгеди не находится в лапах того, кто известил полицию. Будь она задействована в игре, обвинение выдвинули бы против тебя. Нам также не придется мучиться, пытаясь угадать личность отправителя письма. Пером водил сам господин Фридрих, продавший девочку. Он не подозревал, что своим шантажом только поможет чиновнику получить небольшой доход. У него имелись основания, чтобы умолчать о собственном имени и месте жительства. Во всяком случае, если он пожелает выступить публично, ему придется проявить осторожность. Он знал — более или менее точно — только мое имя.

— А чего ты ждешь от полиции? — спросил я.

— Пять английских фунтов обеспечат свидетельство о нашей кристально чистой благонадежности. Но это даст нам лишь временное преимущество. Это только начало. Каким будет продолжение, мы не знаем.

В ближайшие часы происходила упорная борьба между ним и мною. Он сознался, что боится. Он, дескать, не хочет оставаться в этой стране. Не хочет попасть в западню. Эгеди жива, она живет со своим отцом. Большая вероятность такой версии должна меня утешить. Другого утешения нет. Девочка для меня потеряна. Намерения господина Фридриха нельзя просчитать заранее. Возможные связи торговца живым товаром с полицией не следует недооценивать. Собственное его признание — свидетельство того, что для него не существует достаточно весомых соображений, удерживающих от насильственных действий. Отсутствие у него каких-либо тормозов позволяет предполагать, что высшие инстанции оказывают ему покровительство. Поэтому мы ни в коем случае не должны считать возбужденное против Тутайна дело окончательно закрытым. А последствия нового, неблагоприятного для нас поворота событий непредсказуемы. Мой друг не может идти на дальнейшие уступки. Не хочет, чтобы у него продолжали вымогать деньги. Он хочет бежать отсюда. В другую страну, на другой континент. В Африку.