Высшие кадры Красной Армии. 1917-1921 гг. - Сергей Войтиков

Сталин не зря вспоминал впоследствии о поездке «на польский фронт»: наиболее крупное расхождение с большинством членов Политбюро, по воспоминаниям Троцкого, имело место летом 1920 года, и было связано с советско-польской войной, проигранной Красной Армией. Ситуация конфликта, после выхода в свет 1-го тома сборника М.М. Горинова и Н.А. Тесемниковой о левом коммунисте Евгении Преображенском, раскрывает механику выработки в Политбюро важнейших военных решений, характер взаимо– и противодействий Ленина и Троцкого в этом органе, руководство Политическим бюро ЦК Реввоенсоветом Республики.

Троцкий писал в «Моей жизни»: «Тогдашний британский премьер Бонар Лоу цитировал в палате общин мое письмо к французским коммунистам как доказательство того, что мы собирались будто бы осенью 1920 года разгромить Польшу. Подобное же утверждение заключается в книге бывшего польского военного министра Сикорского, но уже со ссылкой на мою речь на международном конгрессе в январе 1920 года. Все это с начала до конца чистейший вздор. Разумеется, я нигде не имел случая высказывать свои симпатии Польше [Юзефу] Пилсудскому, т. е. Польше гнета и притеснения под покровом патриотической фразы и героического бахвальства. Можно без труда подобрать немало моих заявлений насчет того, что в случае, если Пилсудский навяжет нам войну, мы постараемся не останавливаться на полдороге. Такого рода заявления вытекали изо всей обстановки. Но делать отсюда вывод, что мы хотели войны с Польшей или подготовляли ее, – значит лгать в глаза фактам и здравому смыслу. Мы всеми силами хотели избежать этой войны. Мы не оставили неиспользованной ни одной меры на этом пути. Сикорский признает, что мы с чрезвычайной «ловкостью» вели мирную пропаганду. Он не понимает или прикидывается непонимающим, что секрет этой ловкости был очень прост: мы изо всех сил стремились к миру, хотя бы ценою крупнейших уступок. Может быть, больше всех не хотел этой войны я, так как слишком ясно представлял себе, как трудно нам будет вести ее после трех лет непрерывной гражданской войны. Польское правительство, как ясно опять-таки из книги самого Сикорского, сознательно и преднамеренно начало войну, несмотря на наши неутомимые усилия сохранить мир, которые превращали нашу внешнюю политику в сочетание терпеливости с педагогической настойчивостью. Мы искренне хотели мира. Пилсудский навязал нам войну. Мы могли вести эту войну только потому, что широкие народные массы изо дня в день следили за нашей дипломатической дуэлью с Польшей и были насквозь убеждены, что война нам навязана, и ни на йоту не ошибались в этом убеждении. Страна сделала еще одно поистине героическое усилие. Захват поляками Киева, лишенный сам по себе какого бы то ни было военного смысла, сослужил нам большую службу: страна встряхнулась. Я снова объезжал армии и города, мобилизуя людей и ресурсы. Мы вернули Киев. Начались наши успехи. Поляки откатывались с такой быстротой, на которую я не рассчитывал, так как не допускал той степени легкомыслия, какая лежала в основе похода Пилсудского. Но и на нашей стороне, вместе с первыми крупными успехами, обнаружилась переоценка открывающихся перед нами возможностей. Стало складываться и крепчать настроение в пользу того, чтоб войну, которая началась как оборонительная, превратить в наступательную революционную войну. Принципиально я, разумеется, не мог иметь никаких доводов против этого. Вопрос сводился к соотношению сил. Неизвестной величиной было настроение польских рабочих и крестьян. Некоторые из польских товарищей, как покойный Ю. Мархлевский, сподвижник Розы Люксембург, оценивали положение очень трезво. Оценка Мархлевского вошла важным элементом в мое стремление как можно скорее выйти из войны. Но были и другие голоса. Были горячие надежды на восстание польских рабочих. Во всяком случае, у Ленина сложился твердый план: довести дело до конца, т. е. вступить в Варшаву, чтобы помочь польским рабочим массам опрокинуть правительство Пилсудского и захватить власть. Наметившееся в правительстве решение без труда захватило воображение главного командования и командования восточного фронта. К моменту моего очередного приезда в Москву я застал в центре очень твердое настроение в пользу доведения войны «до конца». Я решительно воспротивился этому. Поляки уже просили мира. Я считал, что мы достигли кульминационного пункта успехов, и если, не рассчитав сил, пройдем дальше, то можем пройти мимо уже одержанной победы – к поражению. После колоссального напряжения, которое позволило 4-й армии в пять недель пройти 650 километров, она могла двигаться вперед уже только силой инерции. Все висело на нервах, а это слишком тонкие нити. Одного крепкого толчка было достаточно, чтоб потрясти наш фронт и превратить неслыханный и беспримерный – даже [маршал Франции Фердинанд] Фош вынужден был признать это – наступательный порыв в катастрофическое отступление. Я требовал немедленного и скорейшего заключения мира, пока армия не выдохлась окончательно. Меня поддержал, помнится, только Рыков. Остальных Ленин завоевал еще в мое отсутствие. Было решено: наступать»[651]. Редкий случай, когда описание важного военно-политического момента в воспоминаниях Льва Троцкого практически лишено подтасовок и откровенных передержек.

4 мая на заседании Политбюро ЦК Евгений Преображенский, по его выражению, секретарствовал. На заседании обсуждались следующие вопросы:

«1. О тезисах Троцкого.

2. Об агитации в связи с положением на Польском фронте.

3. О бумаге для агитационных изданиях в связи с Польским фронтом.

4. О широком оповещении населения, о манифесте в связи с Польской войной.

5. О параде в 4 ч. 5 мая [войск, отправляющихся на Польский фронт].

6. О торжественном заседании в Большом театре.

7. Об опубликовании соглашения между Мархлевским и Пилсудским.

8. О непрерывном дежурстве в секретариате ЦК.

9. О письме Брусилова.

10. О напечатании выдержек и воспоминаний Людендорфа.

11. О поездке Троцкого на Западный фронт.

12. О Тухачевском.

13. О письме Уншлихта [об отношении к белорусским левым эсерам].

14. О тезисах Радека.

15. О Польском бюро при ЦК.

16. Постановление польской конференции о мобилизации польских коммунистов для фронта.

17. О сношениях с Англией и Германией. 1

8. О сессии ВЦИК.

19. Об инженере Кили.

20. О Грузии.

21. О сношениях с Австрией.

22. О делегации аглийских тред-юнионов.

23. О 12 пайках для III Интернационала по просьбе Радека.

24. О центре мусульманской агитации на Востоке.

25. О Татарской республике.

26. О ставках ответственных профессиональных, политических и советских работников.

27. О следующем заседании Политбюро.

28. О Лутовинове.

29. Заявление Луначарского.

30. Поручение ВЧК.