Высшие кадры Красной Армии. 1917-1921 гг. - Сергей Войтиков

К 14 августа Красная Армия подошла к Варшаве. Казалось бы, победа обеспечена, однако удачно начатая операция обернулась поражением, наши части откатились свыше чем на 400 километров, десятки тысяч людей попали в плен, остатки войск были морально сломлены»[656]. Как только началось контрнаступление поляков, Главнокомандующий С.С. Каменев и член РВСР К.Х. Данишевский дружно взялись уговаривать высшее большевистское руководство заключить перемирие на фронте. Ленин, не желая отвечать лично, примерно 14 августа передал на заседании Совета обороны записку Склянскому: «Главком [С.С. Каменев] не смеет нервничать. Если военное ведомство или Главком не отказывается от взятия Варшавы, надо ее взять (какие для этого [нужны] экстрамеры? скажите?). Говорить об ускорении перемирия, когда неприятель наступает, – идиотизм. Раз поляки перешли по всей линии в наступление, надо не хныкать (как Данишевский), ибо это смешно. Надо обдумать контрход: военные меры (обход, оттяжка всех переговоров и т. п.)»[657].

18 августа Ленин написал Ивару Смилге, обещавшему взять Варшаву: «Наступление поляков делает для нас очень важным усилить свой нажим, хотя бы на несколько дней. Сделайте все возможное. Издайте, если считаете полезным, приказ войскам о том, что, удесятерив усилия теперь, они обеспечат России выгодные условия мира на много лет»[658]. Здесь следует подчеркнуть, что в решающий момент Ленин от Смилги не отрекся, телеграфировал ему напрямую, а не через РВСР.

Смилга попытался найти выход из положения – «принять усиленные меры к общей мобилизации белорусов». Ленин крепко уцепился за идею Ивара Тенисовича и 19 августа провел ее на заседании Политбюро, на котором обсуждались доклады Троцкого и Сталина о военном положении на польском и врангелевском фронтах. Ленин, не упомянув о сути решений Политбюро, сводившейся к признанию главным Врангелевского фронта, телеграфировал после заседания Смилге в Минск: «Подробное решение Политбюро Вам сообщит т. Троцкий, откуда Вы узнаете, что Ваш взгляд вполне разделяется нами. Необходимо налечь изо всех сил, чтобы белорусские рабочие и крестьяне, хотя бы в лаптях и купальных костюмах, но с немедленной и революционной быстротой дали Вам пополнение в тройном и четверном количестве»[659].

Троцкий имел все основания усмотреть в провале польского наступления саботаж Сталина: будучи членом Реввоенсовета (фактически – лидером) Юго-Западного фронта, этот член Политбюро и «коллега» Троцкого по РВСР на несколько дней задержал переброску войск для помощи во взятии Варшавы[660]. Как пишет историк С.В. Липицкий, когда Западный фронт непосредственно угрожал Варшаве, а Юго-Западный фронт завязал бои на ближних подступах к Львову, 2 августа 1920 г. Политбюро приняло срочное решение передать ослабленному Западному фронту из ЮЗФ 1-ю Конную и две общевойсковые армии. Как член ПБ, Сталин согласился с решением высшего политического органа. Но когда на следующий день Главком Каменев направил директиву командованию ЮЗФ и командующий фронтом А.И. Егоров отдал приказ о передаче армий, Сталин приказ не подписал, зная, что его автограф силы иметь не будет. Две недели в ответ на упорные телеграммы Каменева Сталин присылал отписки. Польское командование воспользовалось разногласиями нашего командования и нанесло мощный удар по войскам нашего Западного фронта[661]. Косвенно злой умысел этого лидера партии подтверждается тем, что осторожный Сталин, не сказавший ни единого слова на заседании 4 мая относительно возможной войны с Антантой[662], как пишет его биограф Р.В. Косолапов, «в самый разгар варшавской драмы Сталин обратился в Политбюро ЦК с запиской о создании боевых резервов республики. Непосредственно обобщая происходящее, извлекая из него живые уроки, он предлагал принять программу по этому вопросу, в том числе «меры к постановке и усилению» авто-, броне– и авиапромышленности (это в 20-м году!)… Сталин возмущался тем, что Троцкий ответил на его предложения «отпиской», и перечислял конкретные недостатки армейской работы и способы их устранения». Более того – 30 августа Сталин поставил в Политбюро вопрос о создании следственной комиссии «по обследованию условий нашего июльского наступления и августовского отступления на Западном фронте»[663]. Предложение Политбюро отклонило. Но неожиданно идею Сталина на заседании Пленума Центрального комитета 24 сентября 1920 года, подводившего итоги «Чуда на Висле», подхватил Е.А. Преображенский, но явно из других соображений: приложить В.И. Ленина, настоявшего на «прощупывании» готовности Польши к Советской власти «красноармейским штыком». Предложение Преображенского вызвало резкую критику. Тот защищался: «командование Запфронта, и особенно Смилга, должны были знать положение фронта и, если директива идти на Варшаву грозила катастрофой, обязаны были предупредить». Предложение Преображенского, как ранее Сталина, «провалили».

На носу была IХ конференция партии большевиков (состоялась 22–25 сентября 1920 г.). Возник вопрос: открывать ли прения по политическому докладу Ленина? Троцкий, Бухарин, Сталин и значительная часть цекистов высказалась против. Лев Давидович обосновал свою позицию: «прениями в такой момент, когда нужно единодушие, когда нужно думать только о том, как победить, мы лишь разложим конференцию, сосредоточим ее внимание на спорах о неудаче под Варшавой, на правых и виноватых, и, наконец, спрашивал, как будут держать себя сами цекисты в этом вопросе». Рыков и Преображенский возразили – партийная конференция «не ячейка в роте, которую можно разложить… Обсуждение не разложит, а укрепит нашу партию, которая будет знать, что было, почему произошло то, что произошло»[664].

Далее, что называется, во всей красе предстал перед цекистами гениальный Ленин, как показалось Преображенскому, поддержавший его: выступление Ильича «было проникнуто глубокой верой в партию. Он указывал, что такое поведение на конференции, которое рекомендовал Троцкий, может погубить партию, а не оздоровить ее. Мы поставили вопрос о верхах и низах, а сами подадим повод думать, что «верхи» что-то скрывают. Все почувствовали, что Ильич выступает как вождь, как отец партии, который знает, как вести ее в трудный момент». Тут бы самое время прослезиться, если бы не продолжение. Большинство членов Центрального комитета проголосовали за предложение Ленина, но тут «разгорелся спор о том, кто виноват в варшавском поражении, пришло ли время для наступательных войн и т. д. Ильич был за дискуссию, потому что обмен мнений − дескать делал в дальнейшем излишним предложение о назначении следственной комиссии». Кульминацией стал вывод Ленина: по его мнению, «виноват был не ЦК, давший директиву наступать и брать Варшаву, а военное командование. Оно должно было остановиться, если по стратегическим соображениям идти вперед было опасно. Смилга телеграфировал, что 16 [августа] берем Варшаву, а ему было видней, чем ЦК и Политбюро. Можно было остановиться на Буге и подтянуть резервы». Таким образом, на заседании Политбюро глава военного ведомства и председатель Чрезвычайной комиссии по снабжению армии были категорически против наступления, Ленин, используя телеграмму Смилги, настоял на активных действиях, а виновато в неудачах все равно оказалось военное командование.