Дневник призывателя - Юлия Ставицкая

class="p1">Шуршат страницы. Мерно и тихо. Почти усыпляюще.

Если усилия Сохи ничего не дадут, тогда мы прибегнем к крайнему способу – постараемся посетить самого сумасшедшего. Конечно, это будет не просто, ведь кто позволит незнакомцам тревожить больного? Ясное дело, что ни один порядочный врач нас и близко не подпустит, но тут есть одно маленькое «но». Моя тетя Агата. Она долгое время работала в той лечебнице для душевнобольных. Может у нее есть кое-какие связи.

Почти уверен в этом.

А если и так нет, то…

Впрочем, это дело Ларса. А я в любом случае с радостью к нему присоединюсь. Сбегу от бумаг, из дома, в котором мне почему-то стало некомфортно. А еще интересно же узнать – на самом ли деле Николай был сумасшедшим или видел настоящих существ. Если второе, то мне его искренне жаль. Не хотелось бы оказаться среди пускающих слюни больных и врачей, пичкающих тебя всякой гадостью. День за днем. Все всегда одинаково и по расписанию. Обходы, осмотры, проверки. Белые халаты, серые рубашки, побритые налысо головы и ничего острого, даже вилок. Меня бы наверняка связывали, потому что я бы сопротивлялся. Пытался сбежать. А потом все – таблетки, инъекции и человек стал овощем.

Если лечить здоровых, то ничем хорошим это не закончится. А потому главное правило для любого человека, способного заглянуть за грань – молчать.

Нельзя никому говорить о том, что ты видишь, ведь в основном люди судят только на основе того, что знают сами. Вот только они забывают о том, что есть много того, что им неведомо.

Тот, кто никогда не видел зимы, не поверит в снег. Тот, кто никогда не любил, не ответит на чувства другого.

Я потянулся и зевнул.

– Саня, не спи! – тут же возмутился Тоша.

– Да не сплю я, не сплю, – пробурчал, накрыв лицо одним из дневников. Тем самым, из которого были вырваны страницы.

– Вижу, – холодно заметил он.

И не поспоришь ведь. Видит.

Мы лежали на полу гостиной, раскидав вокруг себя дневники. Деда не было дома, и он не видел это кощунство. Так бы он давно заставил нас вести себя более уважительно. Пересесть за стол, листать аккуратно-аккуратно. Под его всевидящим оком искать было почти невозможно. Время тянулось еще медленнее, настолько, что казалось, часы перестали работать. Но нет. Шли.

Покачал головой. Хотя все равно странно все. После того визита соседки он был каким-то не таким, как обычно, точно его и правда встревожило то, что она ему поведала. Но что такого она могла сказать? Что могло его насторожить? Судя по дневникам, он сам видел очень и очень многое. А вот Светлана была обычной болтушкой с маниакальной тягой к неприятностям. Ну, и к сектантам. Обычная склочная женщина в годах. Одинокая настолько, что даже Верочка не смогла развеять это чувство у своей тети. Будто она, как и дед, потеряла нечто важное.

Нахмурился. Может поэтому он и терпит все ее выходки – чувствует родственную душу? Не знаю, право слово.

– Подъем, – друг бесцеремонно отобрал у меня дневник, лишив живительной темноты и вновь вернув свет, ударивший по глазам. Я зажмурился. – Нужно все сложить аккуратно, помнишь? Владлен Константинович говорил, что придет к часу. А время уже почти, – указал он на часы.

Они еще идут? Хах.

– Да, он всегда приходит вовремя, – вздохнул я и поднялся. – Нужно все убрать…

Убрать и сделать вид, что мы уже все закончили. Больше никого не тревожим и вообще ничего не искали, ага.

– Сложить, – поправил меня Тоша, сев по-турецки. – То, что мы тыкаемся сами уже третий день пользы до сих пор не принесло.

Не спорю. Это то же самое, что искать иголку в стоге сена. Стог проще подпалить. Но разве не второй день? Или я совсем запутался?

– Так что нам лучше спросить напрямую, – продолжил он, покосившись на меня, на окно и вновь на часы.

За окнами было светло. Щебетали птички, шумела детвора. Кто-то снес песочный замок, кто-то отвоевал шалаш. Перекрикивались матери, старики резались в карты. Обычный двор без всяких монстров и мертвецов.

– И о чем конкретно? – я упер подбородок в ладони. Смотрел мимо друга, то в окно на проплывающие облака, то в стену, завешанную аляповатым ковром, таким потертым, с непонятными узорами, разглядывание которых в детстве было целым развлечением. В них находились целые истории, если не жизни, точно он был настоящим порталом в другой мир. Я водил по нему руками, повторял линии. Мои пальцы становились жителями этого города, ходили по нему, изучали. Завитки складывались в дроги, в улицы, застроенные домами, в чьи-то лица. Целый город, в котором обитали мои пальцы и ковровые люди и кошки. Периодически они двигались и перестраивали свои дома. Каждый день узор казался другим. Это было странно и почему-то затягивало.

– Об Ашраи, о вырванных страницах, о видениях… – начал перечислять Тоша, настороженно всматриваясь в мое лицо. Я чувствовал его взгляд.

– И рассказать то, что видели?

Я не смогу. Ни за что. Не при нем.

Но как же сладок был тот поцелуй! И больнее удара.

– Мне нечего скрывать. Я бы наоборот хотел, чтобы мне помогли с моим кошмаром. Все же не хочу видеть все это вновь… – его голос упал. – Я уже и к психологу ходил, лечился. Пытался смириться со всем. С потерей, с тем, что тот, кому я доверял, был признан убийцей. Это было ужасно тяжело. Невыносимо. Мне хотелось исчезнуть, чтобы все кончилось. Чтобы не было сочувствующих взглядов и осознания того, что мне никто не верит. А теперь опять это видение. Оно вернуло меня в те дни. И теперь я боюсь другого, ведь вы мне верите. Я боюсь, что не захочу возвращаться. До сих пор чувствую ее прикосновения. Объятия. Надеюсь, что там, она живая, что под маской будет лицо. Понимаешь? И знаешь, она была мне очень дорога…

Может ли быть такое, что он любил свою подругу? Невинно, по-детски, но все же. Тогда мне тем более ничего не хочется говорить. Не хочется, чтобы он переживал еще больше.

– Живущий под кровом Всевышнего под сенью Всемогущего покоится, говорит Господу: «прибежище мое и защита моя, Бог мой, на Которого я уповаю!»…

Облизал губы. Все было слишком по-настоящему. Так, словно это, и правда, было.

–А тебе есть, что скрывать? – Тошка прищурился. Иногда он очень проницателен.

– Естественно, – я сделал загадочный вид. – У каждого есть то, что лучше не говорить другим.

И ведь не солгал. Это ему нельзя